- Что же вы стоите? Вы бы там стул в доме себе взяли! - даже сделал движение подняться с шезлонга.
- Не беспокойтесь, пожалуйста, я ведь на минутку! - остановил его Матийцев. - Она еще в больнице, эта мать четырех ребят, а за ребятами приглядеть совершенно некому...
- Ну как это некому! - перебил Безотчетов, поморщась. - Не бойтесь на этот счет: у них там всегда кто- нибудь найдется для такой оказии. 'В кусочки' пошли, - вот так трагедия! Да никакой, вы уж мне поверьте, трагедии в этом они не видят, а совершенно, представьте, наоборот: считают эти самые 'кусочки' очень выгодным делом, вот что я вам скажу.
- Как так 'выгодным делом'? - больше удивился, чем вознегодовал Матийцев.
- А очень просто, - спокойно и даже подчеркнуто ленивым голосом начал объяснять ему Безотчетов. - Сердобольные бабы в поселке этих самых кусочков насуют ребятишкам в мешки сколько угодно. Да ведь и везде и вообще ребятишки по части кусочков хваты: вполне настрелять может каждый по целому мешку в день. Очкур же эта самая, она не сегодня-завтра из больницы выпишется да дюжину поросят этими кусочками выкормит, - получится дюжина свиней. А это уж деньги, это уж корову веди на двор. А за коровой, знаете ли, баба как за каменной стеной: не только четверых, какие имеются, выходит, а и тех еще, каких от бродячих шахтеров - нахлебников своих заведет, вот что-с!
- Ну, это уж вы что-то... - брезгливо поморщился Матийцев.
- Вполне точно вам говорю, на основании личных наблюдений, продолжал Безотчетов. - Да ведь разве не знаете вы сами, что шахтеры, - из ста девяносто девять, - что заработают, то и пропьют, а ребят содержали все равно их жены, - содержали и содержат и содержать будут, такой уж у них быт спокон веку.
- Быт такой? - подхватил Матийцев. - Ну, должен я сказать, что уж хуже этого быта и придумать ничего невозможно! Если это - быт, то не человеческий, а звериный! И я думаю, что если контора рудника нашего не выдаст денежного пособия обеим этим несчастным семьям, то это будет...
- Что именно будет? - иронически вставил Безотчетов.
- Будет черт знает какое свинство, вот что! - запальчиво вырвалось у Матийцева, но Безотчетов глядел на него невозмутимо; он только осведомился, с виду вполне спокойно:
- И в каком же объеме представляете вы себе это самое пособие?
- Рублей... хотя бы по сто на семью, - хотя и не сразу, но твердо ответил Матийцев.
- По сто? - Брови Безотчетова вскинулись на лоб от изумления, но он тут же опустил их, помял зачем-то газету, которую все держал в своих костлявых пальцах, глубоко вздохнул, кашлянул и добавил поучительно: Молодость!.. Вот что значит неопытная еще молодость!.. А также и контузия в голову... Вам гулять побольше по свежему воздуху действительно необходимо, но только по шахтерской слободке ходить незачем совершенно!
- Вам кажется, Василий Тимофеевич, что по сто рублей много! Так хотя бы по пятьдесят, - стараясь не замечать колкостей своего начальника, просительно сказал Матийцев.
- А вы разве не знаете, - ответил вопросом тот, - что никаких пособий шахтерам вообще не предусмотрено сметами компаний? У нас учитывается каждый рубль расхода, а такой графы, как 'пособия шахтерам', даже и не существует совсем. Это я вас прошу иметь в виду не только теперь, но и на будущее время также...
Глаза Безотчетов сузил, говоря это, до самых начальственных щелок, а все свое морщинистое, хотя не старше как сорокапятилетнее лицо заметно подсушил сразу, и Матийцеву не оставалось ничего больше, как проститься с ним и уйти.
Марьи Павловны при выходе из дома он не встретил, но вот что показалось ему странным, когда он шел к себе домой по рудничному двору: он не мог припомнить, какие именно деревья были в садике Безотчетова, а между тем обыкновенно бывало так, что очень полно, как людей, впитывал он в себя очертания деревьев, подолгу наблюдая их, когда случалось ему быть с ними один на один.
Когда Матийцев снова вошел в свои комнаты, то запах духов от письма Лили показался ему теперь до того как-то неуместным, что он отворил окна, чтобы его выветрить, а письмо спрятал поглубже в чемодан; да и чемодан этот, прежде никогда не запиравшийся, запер теперь на замок.
В комнате, служившей ему и кабинетом и столовой, как бы продолжал еще сидеть у стола перед принесенной им же бутылкой вина самодовольный и самовлюбленный, отлично знающий, как надобно ему жить, Яблонский: такое явное и бурное оказалось у него стремление во что бы то ни стало разбогатеть, что стал он ему очень противен.
Рядом с ним возник в кабинете только что виденный на улице поселка безграмотный девятилетний мальчуган Федька Очкур, который уверен был, что делает машину, нанизывая на ржавую проволоку ржавые консервные банки, и машину эту делал он не из любви к искусству, а для того, чтобы продать за полтинник.
Однако здесь, у себя, Матийцев почувствовал уважение к этому Федьке, кем-то из старших посланному 'в кусочки'. Может быть, - так думалось теперь, - он чувствовал стыд хождения за кусочками с мешком на плечах, почему и занялся 'машиной'?.. И тут же пришла другая, тоже довольно колкая мысль: почему же так могло получиться, что мальчуган Федька уже мечтает сделать какую-то машину для пользы людей, конечно, иначе не ценил бы ее в полтинник, а он, инженер горный, ни разу не подумал о том, что мог бы заняться изобретением хотя бы несложной машины для облегчения каторжного труда шахтеров? И вместо этого пошел сам, не по приказу старших, 'в кусочки' - просил мать помочь ему уплатить хотя часть его долга Безотчетову. И мать продала для этого свой выигрышный билет, то есть надежду на какое-то значительное улучшение в своей жизни и в жизни дочери, учительницы, его сестры Веры, которая была пока еще незамужней: в то время как он вышел и лицом, и ростом, и сухощавостью в мать, Вера получила в наследство широкий отцовский лоб, крупные черты лица, большие руки.
Разумеется, он писал матери, что купит и пошлет ей другой такой же ценности выигрышный билет, который, может быть, окажется гораздо более счастливым, но вполне ли поверила она в это?
Ей было уже больше сорока пяти лет, но она оставалась еще стройной, моложавой лицом, и волосы ее, хотя и поседевшие спереди, были еще довольно густы.
У нее была давняя привычка к умственному труду, и в журналах она читала прежде всего серьезные статьи. Он вспомнил, как она однажды, когда он был студентом последнего курса, потребовала от него объяснения солнечных пятен и очень удивилась, что он оказался плохим знатоком астрономии и не мог ей объяснить, откуда они берутся. Вспомнил также, как однажды она сказала ему:
- Ты представь только, что за изречение буддийское мне попалось: 'Лучше стоять, чем ходить; лучше сидеть, чем стоять, лучше лежать, чем сидеть, а умереть лучше, чем жить', - вот так восточная мудрость. Какая странная религия этот буддизм!
Потому ли, что вот теперь, в один день, он получил письмо, от Лили, а потом, ближе к вечеру, видел Марью Павловну Безотчетову, но мать его почти осязательно для него вошла к нему, и не одна, а с Верой, которая была так же серьезна, как и мать. Вера улыбалась так редко, как будто даже совсем не умела складывать губы в улыбку. Безотчетова только любила читать переводные французские романы, а Вера преподавала французский язык в частной женской гимназии.
Матийцеву захотелось найти слово, каким мог бы назвать он то, чем отличалась вся их семья, и нашел его: слово это было 'порядочность'. После Яблонского и Безотчетова с женой, какими он их видел в тот день, это стало ему особенно ясно. 'Ты - не астроном, ты - геолог, - очень хорошо, говорила как-то ему мать. - Объясни же мне, почему так разнообразна форма кристаллов?' - И светлые, несколько близорукие глаза ее глядели на него так искренне-ожидающе, точно и в самом деле мог он что-нибудь ответить на подобный вопрос.
Когда-то, мальчиком еще, он внимательно разглядывал синие вены на ее белых руках; когда же он видел ее в последний раз, он не мог не заметить, как усохли и стали меньше и легче на вид эти любимые им руки, а синие вены на них потемнели и стали тугими на ощупь.
Руки же Веры казались как бы налитыми, сильными, а все движения ее неторопливы, но очень уверенны, именно так, как у отца, что его в ней почему-то удивляло.
Даже такая отцовская черта, как любовь к живописи, передалась почему-то ей в гораздо большей степени, чем ему, и он скорее от нее, чем от отца, заразился влечением к картинам, владевшим им, когда он был подростком.
