Мой отец и Муравин взяли да купили у него, к его великому удовольствию конечно, половину дома: большую комнату с итальянским окном и переднюю (для денщика), заплатили двенадцать с полтиной, запили сделку чихирем и обосновались там на зиму.
- Нужно сказать, что зима там, в этой части Дагестана, была мягкая, вроде октября на Украине. Снег выпадал только на горах, а в долине, - она называлась Шамхальской, - снег если иногда и шел, то тут же и таял. Вообще зима была теплая. Стаи дроф бродили в степи, на них охотились с обычными хитростями, чтобы подобраться к ним на выстрел: дрофа - птица осторожная и от человека ничего хорошего не ждет.
Зимою и набегов чеченцев почти что не было; зима там время рабочее перекопка садов и кукурузников, ремонт арыков, мостов, дорог, плотин на речках... Но все-таки далеко уходить на охоту офицерам было небезопасно: всегда могли наткнуться на охотников за ними самими. Сидят двое-трое за кустами карагача и поджидают урусов.
Но был там в полку знаменитый стрелок подпрапорщик Зенкевич, - ему командир полка, тоже поляк, Круковский, разрешал уходить куда знает: на него он надеялся, да и дичь, какую он приносил или привозил, все-таки разнообразила стол Чир-Юртского монастыря.
Монастырем прозвали офицеры Нижегородского полка свой Чир-Юрт, а полковника Круковского, мужчину с длиннейшими висячими усами, настоятелем монастыря.
Я даже и стихи помню, - кто-то из офицеров сочинил, а мой отец их мне наизусть читал:
Слыхали ль вы, что есть пустырь,
Его Чир-Юртом именуют,
И в нем суровый монастырь
Нижегородский формируют?
В нем настоятель жизнью строг.
Как некий древних греков бог,
Меж келий он угрюмо бродит
И грусть на братию наводит.
Зато монахи-забияки
За крест готовы хоть на драки
Иль в карты день и ночь играть.
И сам Христос бы разобрать
Не мог, кто прав, кто виноватый
Средь этой братии усатой,
И часто выстрел иль кинжал
Спор меж святых отцов решал...
Кинжал тут, кажется, только для рифмы, а что касается дуэлей от нечего делать, от скуки, то их было тогда довольно. Помню, что эти стихи оканчивались тем, что автор предсказывал замену всего Чир-Юрта обширным кладбищем: перестрелялся, мол, весь монастырь на дуэлях. Свидетелем трех дуэлей в Нижегородском полку за одну зиму был и мой отец.
Но его товарищ прапорщик Муравин оказался записным театралом и даже привез с собою на Кавказ два-три номера журнала 'Репертуар и Пантеон' название теперь мало понятное, но в журнале этом печатались пьески, главным образом водевили с куплетами, а среди офицеров не все же были картежники и пьяницы и бретеры, - нашлись даже и такие, что сами стишки писали, а один даже Байрона переводил... Вот и возникла мысль - спектакль поставить! Все-таки развлечение для всего Чир-Юртского монастыря.
Я не сказал вам еще вот о какой прелести жизни для тех офицеров, которые не проводили ночей за попойками, за игрою в карты, что сопровождалось обыкновенно тоже и попойками и курением табаку из огромных трубок с длиннейшими черешневыми чубуками: мода тогда была именно на такие трубки. У моего отца сохранилась одна такая трубка с чубуком, - мне на нее даже смотреть было страшно... Так вот, - ночь на своей половине дома, купленной за двенадцать с полтиной. Сперва что-нибудь читается при лампе, потом тушится лампа, тут бы сладко заснуть, ан нет, нейдет сон, потому что в темноте начинаются какие-то странные звуки, точно шуршат обои, хотя какие уж там обои в хате-мазанке! Кто же и чем же шуршит? Это скрипят своими челюстями фаланги, которые выползли из всех щелей и начали свою ночную жизнь. Днем они прячутся, а ночью охотятся за сверчками. Если натыкаются при этом на скорпиона, то немедленно вступают с ним в бой и побеждают. Вы представляете, что такое фаланга?
- Кажется, большой паук, - неуверенно ответил Коля.
- Нет, не паук, а только паукообразное, у паука четыре пары ног, а у фаланги - пять, и если она рассержена, то делает большие прыжки, чтобы укусить. Укус ее для человека не смертелен, только чрезвычайно болезнен, но пока фаланга эта не жрала падали, а то при укусе может занести в рану трупный яд, - тогда конец. Вот лежи на своей походной койке и думай: укусит тебя этой ночью фаланга или нет, - жрала ли она падаль или только безобидных сверчков, - и черт ее знает вообще, к чему именно так невыносимо-угрожающе скрипят ее челюсти!..
Матийцев немного помолчал, понурясь, как будто фаланги, о которых он вспомнил, выросли в его глазах в настоящих чудовищ, качнул головою вбок от охватившей его гадливости и продолжал с горечью:
- Не говоря о молодежи, как мой отец и Муравин, - ведь в полку, по словам отца, были не бурбоны, а вполне образованные люди, говорившие на двух, даже на трех иностранных языках, много читавшие... Один поручик, по фамилии Ключарев, даже книжку своих стихов выпустил в свет, и о ней была рецензия в 'Северной Пчеле', но вот - живите в пустыне дикари дикарями, подставляйте свои лбы под пули черкесов и сами убивайте их, сколько можете, жгите их аулы, рубите их вековые сады, так как они бунтуют и у них есть предводитель имам Шамиль, поднявший зеленое знамя пророка Магомета.
- Словом, была колониальная война, - объяснил Коля.
- Колониальная, да, - согласился с ним Матийцев, - причем очень 'гадила англичанка', как тогда говорили. У черкесов, лезгинов и прочих сплошь были штуцера, с винтовым нарезом, дальнего боя, а у нас гладкостволки, с боем только на триста шагов. Откуда же у них штуцера эти, и пушки, и порох, и снаряды, - гранаты даже, а не только ядра? Англичане поставляли... Среди аулов были, конечно, мирные, - с ударением на 'ы', но до поры до времени: чуть только подходила партия самого Шамиля или его правой руки - Хаджи-Мурата, - мирные аулы восставали и скопища восставших доходили до пятнадцати, даже двадцати тысяч и двигались на наши укрепления, как пешая саранча, все там уничтожая. Кстати, саранча... Отец рассказывал, как однажды летела на Чир-Юрт саранча и как ее там встречали... Это тоже одно из развлечений тамошнего монастыря.
- Спектакль заезжей труппы, - подсказал Коля, впрочем не улыбнувшись.
- Вот именно, тоже спектакль, только для кого-нибудь третьего, а ведь у нижегородцев завелись уже свои огороды, на огородах цвели в то время огурцы и дыни, и вдруг среди ясного безоблачного дня видят все, - что такое? - затмение солнца! Внезапно, откуда только взялась, поднялась туча, и солнечный свет стал какой-то вечерний, жиденький, тусклый, а туча изжелта-серая и движется быстро... Поднялись крики: 'Саранча летит! Саранча!.. Трубачей сюда! Барабанщиков!.. В ружье!..'
Ну, словом, Шамиль не Шамиль, а набег вполне серьезный. Такая туча если сядет, от огородов не останется ничего, кроме места, где они зеленели.
Саранча все-таки пуглива, шума боится. Столько было криков, барабанного боя и трубного гласа, даже и пальбы, что наконец-то туча повернула в сторону: полк отстоял свои огороды. Но потом возник вопрос, чем же питалась эта туча, пока все не съела и не снялась. Нашли, что верст за пятнадцать вверх по течению Сулака весь молодой камыш съела! А камыш этот, он ведь тоже, во-первых, будущие крыши, а во-вторых, топливо зимой. В Петербурге же никто никакой саранчи никогда не видал, - там на этот счет благополучно... Холера в те времена, - конец сороковых годов прошлого века, - даже до Петербурга не доходила, а Нижегородскому полку в Чир-Юрте пришлось познакомиться и с этой азиатской прелестью.
Холеру принесли наши части из аула Гергебиль, который штурмовали по приказу главнокомандующего - князя Воронцова. Гергебиля этого тогда не взяли, - хорошо был защищен Шамилем, только зря потеряли там больше шестисот человек и вывезли оттуда холеру. Холера и пошла двигаться к северу от Гергебиля, хотя и не так быстро, как саранча, однако чувствительнее гораздо. Много появилось крестов на кладбищах.
