- Ваше превосходительство, прошу не забывать, что мой полк так же точно прикомандирован к вашей дивизии, - пленительно улыбаясь, отозвался на это Ольхин. - Так что если он в будущем возьмет сколько там нибудь пленных...
- То они пусть и считаются вашей финляндской второй стрелковой дивизии, - перебил Гильчевский, - а мне чужого не надо. И вообще-то зачем было нашему комкору брать полк у меня, а вместо него прикомандировывать ко мне ваш, хотя бы и в двадцать раз лучший? Зачем делать это вавилонское смешение языков? Ведь из этого может быть в конце-то концов только кавардак. Или, как поется в какой-то дурацкой песне:
Сидела честна братия в царевом кабаце,
И всяк из них говаривал на своем языце!
Так или иначе, а сейчас мне надобно ехать догонять полки. Вот пообедаем, и тут же я поеду. И вы ведите форсированным маршем свой полк, стараясь держаться на правом фланге. Пленных же забирайте, сколько вам посчастливится взять, - моя дивизия на них притязать не будет, а вам желаю успехов, каких вы, по всем видимостям, вполне заслуживаете!
Наскоро пообедав и сделав несколько главных распоряжений остающимся, Гильчевский, верхом, со своим штабом, тоже на лошадях, помчался догонять полки, увлекшиеся преследованием венгерцев.
Кавалькада взобралась на высоту 125, еще вчера казавшуюся неприступной. Оттуда должны были развернуться широкие горизонты, - так ожидал Гильчевский; они и развернулись, но ни сам начальник дивизии, и никто из его штаба не мог обнаружить ни одного из полков.
Правда, местность была пересеченная, лесистая, весьма неудобная для наблюдений даже с такой высоты. Только где-то очень далеко в направлении на юго-запад видно было широкое черное полотнище дыма.
- Эге, жгут свои склады, должно быть, немцы, чтобы они не достались нам! - сказал Гильчевский и направил своего серого, секущегося на недавно перелинявшей шее, донского коня в сторону этого дыма.
Попадавшиеся навстречу отсталые и раненые солдаты тоже махали в ту сторону руками, когда к ним обращались или сам Гильчевский или кто-либо из штаба с вопросами, куда пошли полки.
Дорог в тылу австро-германцев оказалось много, однако небольшие клочки лесов неизменно на топких болотах все-таки способны были сбить с толку людей в горячке преследования такого легконогого противника; этого и опасался Гильчевский.
Рысили уже больше часа, когда вдруг заметили в стороне на холме деревню, возле которой толпилось много русских солдат, - видимо, даже расположившихся на отдых.
Это встревожило Гильчевского.
- Черт знает что! Чьи же они такие, надо бы узнать... Не допускаю мысли, что мои, однако... Чем черт не шутит!.. По плану тут, кажется, должна быть деревня или хутор Пьяново.
Как раз шли по дороге два старика со строгими желтыми лицами, в широкополых соломенных брилях, белых рубахах, забранных в нанковые шаровары; к ним и обратились:
- Это что за деревня такая?
- Деревня?.. Яка деревня? - начали озираться старики. - Оця деревня?
- Ну да, вот эта самая!
- Ця деревня, паночки, кажуть люди, Пьяне, - расстановисто сказал один старик.
- Эге ж, Пьяне, пане полковнику, - обращаясь к Протазанову, подтвердил другой.
- Ну, знаете, если Пьяне, то это наводит меня на размышление, - заметил Гильчевский, упорно вглядываясь в солдат в свой бинокль. - Мне кажется, что это люди одного из наших полков, а?
- Как же могли они так забрать в сторону? - раздумывал Протазанов, когда Гильчевский сказал вдруг решительно:
- Вижу! Это четыреста второго полка люди! Едем туда!
И он направил своего серого к деревне Пьяне, переменив аллюр.
Теперь вся кавалькада скакала галопом, и Гильчевский все больше укреплялся в своей догадке, что деревня эта не зря получила такое имя.
- Ведь они же не слепые там все, они должны нас видеть, как и мы их, возмущался он, - почему же они так расселись кружками, и что они могут там такое делать с преувеличенным вниманием?
- Не водку ли пьют? - догадался Протазанов.
- Вот то-то и есть, что не пьют ли!
Скоро ясно стало для всех: в деревне Пьяне шло пьянство, и пьянствовал третий батальон.
Он делал это вполне разрешенно, так что даже перед подъехавшим к первому кружку начальником дивизии с его штабом далеко не все солдаты встали.
- Что за черт! Какая рота? - крикнул Гильчевский, глядя на унтер-офицера с тремя басонами, стоявшего впереди других.
Багровый и потный унтер-офицер, не успевший поставить наземь бутылку, которую держал в руке, приосанясь, ответил без запинки:
- Одиннадцатая рота Усть-Медведицкого полка, ваше превосходительство!
- А где же командир роты, а?
- Где-сь отдыхают, ваше превосходительство...
Унтер-офицер добросовестно, оглянувшись, пошарил даже глазами между хатами, не найдется ли где прапорщик Обидин, но Обидин в это время, сидя на крылечке одной из хат, в благословенной тени за столом, вместе с супругами Капитановыми и остальными ротными командирами третьего батальона, пил из стакана коричневый токай, оказавшийся довольно коварным вином: оно не казалось крепким, только вкусным.
- Вот это винцо, так винцо, - говорил Капитанов, причмокивая и блаженно нюхая усы.
- А кто приказал батальону повернуть сюда? - Я! Разве тебе пришло бы это в твою лысую голову? - торжествующе возглашала мадам Капитанова.
Очень скоро настроение у всех за столом стало весьма повышенным, но подлинным героем дня чувствовала себя эта дама-казак. Она сидела рядом с Обидиным и относилась к нему с самой бесцеремонной нежностью, то и дело ероша его волосы и сама подливая ему вина в стакан и называя Пашенькой.
Обидин при таком с ним обращении совсем не чувствовал себя неловко: он уже вполне привык к нежностям своей командирши, как привык сам Капитанов к бесцеремонностям супруги. Другие же ротные командиры, - все прапорщики, были так же, как и Обидин, молодой народ, только смотрели на вещи гораздо проще, чем их товарищ, пытались непринужденно острить и хохотали весело и громко.
Остроухий серый конь с кровавыми полосками на худой шее, а на нем начальник дивизии, известный своим крутым нравом, потом полковник Протазанов на гнедой лошади и еще несколько человек штабных, - вся кавалькада эта появилась перед крыльцом до такой степени неожиданно и внезапно, что все встали, оцепенев; не растерялась одна только Капитанова.
- Это что за ка-бак та-кой? - загремел Гильчевский. - Весь батальон валяется пьяный! У всех бутылки в руках!.. И это в то время, когда ведется наступление!.. И попали черт знает куда-то в сторону!.. Командир батальона!
- Я, ваше превосходительство, - попытался сказать поотчетливей и стать так, чтобы быть повиднее, Капитанов.
- Ка-ак вы смели допустить такой разврат, а? - обрушился на него Гильчевский. - Если даже вас занесло почему-то к черту на кулички, где оказался склад вина, то вы и должны были немедленно его уничтожить!
- Вот мы его и уничтожаем, - вступила в разговор с разгневанным начальством дама-казак, - а вы совершенно напрасно горячитесь по пустякам.
Капитанов хотел было остановить свою супругу умоляющим взглядом, но не успел в этом.
- А вы, вы кто такой? - остолбенел было Гильчевский.
- Во-первых, я - не 'такой', а 'такая', а во-вторых... - начала было объясняться Капитанова, но Гильчевский уже узнал и вспомнил ее.
- В обо-з! - загремел он. - В обо-оз, сию минуту!.. И чтоб я вас больше никогда не видел в строю-ю!.. В обоз!.. А ба-тальону сейчас же строиться и идти форси-ро-ван-ным маршем на деревню Надчицу, догонять
