- Да, вот... В Херсонесе, конечно, есть древности, а не у нас, вставила Наталья Львовна.
На что он отозвался очень оживленно:
- Был, был я там, - а как же! Я две недели там жил... Там сохранилось несколько колонн, только они на цементной кладке и оштукатурены цементом... и с капителями... Но в общем, должен сказать, сохранилось там мало... И музей тамошний - это очень бедный музей по своим экспонатам... очень бедный... Это, конечно, в связи с постройкой Севастополя, куда самым откровенным образом свозили из Херсонеса камень... Ведь Херсонес теперь что же он такое? - Пустыня! Сорок шесть десятин считается там пустой земли на берегу моря... Очень жалкая картина, очень... В Балаклаве, при входе в бухту, была крепость, но от нее теперь осталось одно грустное воспоминание...
Наталья Львовна поняла, что рядом с нею человек, действительно увлеченный далекою стариною, и сказала:
- В Судаке, мне говорили, уцелела генуэзская крепость, - сама я там не была и не видела.
Этого напоминания о крепости генуэзцев в Судаке было достаточно, чтобы воодушевить его.
- Это - замечательный памятник, замечательный. И я там уже был и сделал снимки... Я в первую голову именно туда и поехал из Феодосии. А в Керчи я осмотрел церковь седьмого века во имя Иоанна Богослова... Седьмого века, вы представляете? Маленькая, низенькая, - вроде часовни. Снимки этой церкви я сделал, у меня есть. Совсем маленькая! На сколько же человек? Ну не больше, как на двадцать, не больше! В Херсонесе тоже откопал одну такую церковь, то есть пол, конечно, из каменных плит... Удивительно маленькая тоже! Как же это прикажете понимать? Христиан ли тогда было так мало, или это были частные церкви, домашние, так сказать, богатых людей? А? Вы как думаете?
- Совершенно никак, - правдиво сказала Наталья Львовна.
- Второе предположение, конечно, вероятнее, - как бы не заметив тона собеседницы, продолжал знаток старины.
Наталье Львовне представился Алексей Иваныч Дивеев, архитектор, и она сказала:
- Вас, стало быть, интересует старинная архитектура?
- Вообще искусство, а в частности, разумеется, архитектура, как более долговечное искусство... Я - искусствовед... Пишу книгу об искусстве Крыма... А родом я москвич, Жемарин - моя фамилия, имя-отчество - Николай Андреич...
И, назвав себя, он посмотрел так испытующе на Наталью Львовну, что той пришлось отозваться:
- Не встречала, простите, вас в журналах. Впрочем, я ведь мало читаю, редко когда... Я - домовладелица здешняя... и только... И больше нет у меня никаких достоинств. Когда-то была у меня подруга по гимназии... Встретились мы с нею потом через несколько лет, спрашиваю ее, чем занимается, а она мне вдруг: 'Китайской живописью шестнадцатого века!..' Я, конечно, чуть в обморок не упала: явно, - с ума сошла!
- Китайской живописью шестнадцатого века? - повторил Жемарин. - Это идея... Но позвольте: какие же художники были в Китае в шестнадцатом веке?
- Ну уж не знаю я таких тонкостей, - это вам знать, а совсем не мне.
И, найдя, что и так очень долго говорила о том, что ее совсем не занимало, Наталья Львовна поднялась, сослалась на то, что у нее дело по хозяйству, и простилась с искусствоведом так, видимо, неожиданно для него, что он не решился провожать ее: постоял около скамейки, посмотрел ей вслед и, когда она свернула с набережной в переулок, медленно пошел в направлении, взятом им раньше.
Наталья Львовна пришла к себе домой возмущенная этим Жемариным, мысли которого витают где-то около церквей седьмого века и колонн, вытесанных из цельных камней, может быть, две тысячи лет тому назад, где-нибудь в Синопе. Она даже и Пелагее, подававшей на стол к обеду, сказала с сердцем:
- Какие еще люди есть, прямо удивительно! Идет война, убивают стольких людей, все уничтожают, понимаете? - все дочиста, а они, Жемарины какие-то, приезжие из Москвы, скорбят о чем же, скажи пожалуйста? О том, что у нас в городе не генуэзцы какие-то!
- Шпиены, значит? - догадливо заметила Пелагея.
- Не шпионы, а сумасшедшие! Не иначе, как в сумасшедшем доме в Москве сидел, а по случаю войны выпустили.
- Значит, из богатых: откупился, вот и выпустили, - догадалась Пелагея, гремя тарелками.
Не было никакой надобности, по мнению Натальи Львовны, так греметь тарелками, но Пелагея, видимо, считала это совершенно необходимым, и тарелки у нее всегда гремели.
Разговор об искусствоведе из Москвы на этом и кончился, но на другой же день и тоже на набережной он встретился Наталье Львовне снова и, держа на отлет шляпу в левой руке, сказал восторженно:
- А в Петрограде - читали? - что-то вроде беспорядков!
Наталья Львовна не успела еще узнать об этом, и он продолжал:
- Усмирят, конечно, в этом не может быть сомнения, - там большой гарнизон и полки гвардейские... Но все-таки, - как вам это понравится?
- Что же собственно там происходит?
- Рабочие бросили работу и вышли на улицу... Точнее, на улицы, так как рабочих много в Петрограде...
- Забастовка?
- Да, разумеется, а как же еще можно это понять? Только ведь заводы казенные, военные, - забастовка во время войны... Это как называется?
У Жемарина был даже несколько испуганный вид, и, чтобы успокоить самого себя, он добавил:
- Усмирят, конечно, однако чего будет стоит даже час такой забастовки в военное время, а не то чтобы целый день: ведь снаряды фронту нужны как хлеб, а их, значит, вовремя не доставят, - вот чем это угрожает. У нас забастовка рабочих, а этим воспользуется противник и нападет. Наконец, это плохо подействует и на солдат на фронте, а?
- Что же все-таки за беспорядки?
- Будто в продуктовых магазинах и в булочных бьют витрины, грабят и тут же едят...
- Значит, голод выгнал их на улицы?
- Это заранее обдуманный был, конечно, шаг, поверьте! - И Жемарин приложил руку к сердцу. - Голода, конечно, нет, а только приказано им было кричать: 'Хлеба! Хлеба!' - вот и кричали.
- Кто мог им приказать это? - удивилась Наталья Львовна.
- Да ведь план беспорядков разрабатывался опытными в этом деле людьми. По-нашему с вами 'беспорядки', а по-ихнему - 'старый порядок'.
- По 'нашему с вами', вы говорите? - вдруг спросила Наталья Львовна. Нет, я думаю, что если люди громят булочные и тут же едят булки, то это значит, что они голодны, сытые не станут есть лишнего для их желудков! Кроме того, я вчера читала в газетах, что там на иных заводах нет каменного угля, а как же можно работать на заводе, если нет каменного угля? А уголь там откуда, не знаете?
- Из Донецкого бассейна, конечно.
- Вот видите! Оттуда его надо привезти в Петроград по железным дорогам, а для паровозов тоже надобен уголь!
- А как же иначе! - согласился он.
- А те, кому уголь приходится добывать, убиваются на фронте. Спрашивается: откуда же возьмется уголь?
- Введено военное положение, - сказал Жемарин вместо ответа.
- Может быть, кричали и чтобы переговоры о мире начать? - спросила Наталья Львовна.
- Ну уж, это ведь дело правительства, а не...
- А не тех, кого убивают? Так вы хотите сказать? У меня отец убит на войне. И мать моя умерла недавно!.. А муж, может быть, тоже убит, только до меня это пока еще не дошло, так как не офицер он, а то, что называется 'нижний чин'!
Все это Наталья Львовна выговорила без передышки и пошла, едва кивнув головой Жемарину. Она пошла к газетному киоску и, не отходя от него, пробежала две столичные газеты и розовый листок телеграмм.
- Усмирят или нет? - спросила она газетчика, и тот поглядел на нее исподлобья, погладил лохматые рыжие с проседью усы и ответил с большой серьезностью:
