помолчала. — Я в государствах люблю работать, там машинисты проще и безов нет. Еще во Франкфурте контракты были, в Марселе. Пару раз в Сингапуре, в Кейптауне…
— Ух! — не сдержался Илья. — У тебя небось крутой переводчик в «балалайку» вставлен?
— Самый лучший, — кивнула девушка. — А по-другому никак.
— Хотел бы и я… — протянул молодой человек. — Вот так же: сегодня в Сингапуре, завтра в Кейптауне. «Раллер» на плече…
— И ты царь горы.
— Ага.
— Не все так просто. — Наивность юноши умиляла. — Качественная атака не один день готовится — месяцы. Долгая и нудная работа. А «сегодня здесь, завтра там» — это не романтика, а необходимость. Когда безы на хвосте, поневоле будешь скакать по городам и Анклавам, как блоха.
— Это для крутых ломщиков, да? Для Арлекина, для Чайки.
— Слышал о них?
— А как же! За ними безы и милицейские гоняются, а они их вокруг носа! Вокруг носа! Ты знаешь, как Ворона Чет ушел от европола в Ланданабаде? — Глаза Ильи загорелись. — Его снял с крыши небоскреба вертолет! Вот как! Вот это жизнь!
— Да, это жизнь, — согласилась Майка. — В которой нет места романтике. А Ворона Чет с тех пор боится высоты. Его тошнит, когда он смотрит из окна выше пятого уровня.
— Откуда ты знаешь?
Разговор пошел в неприятном для девушки направлении, да и могло ли быть по-другому? Все-таки то, что хорошо в восемнадцать лет, в двадцать восемь уже не проходит. Тогда впереди была вся жизнь, и приключения ломщиков выглядели яркой игрой, а теперь, когда восторженный юноша говорит «хочу сегодня в Сингапуре, а завтра в Кейптауне», твои глаза не вспыхивают огнем. Ты вспоминаешь, как замирает сердце, когда безовский сканер считывает фальшивую «балалайку», как холодно под брюхом «суперсобаки» и одиноко в трюмах сухогрузов. Как трясет после «синдина», без которого не обходится ни одна атака. Ты вспоминаешь пронзительный визг разогнанной до самого последнего предела «балалайки» и вонючие комнаты в грязных кварталах, щели, в которых ты прячешься в надежде, что и на этот раз не попадешь в Африку. Ты трясешься от страха, думая о том, не обманет ли заказчик, не предаст ли кто-нибудь из своих. А потом ты идешь в бар и надираешься до потери сознания. Только бар должен быть для машинистов, потому что аккурат перед тем, как вырубиться, ты начнешь рассказывать о последнем взломе, и более трезвые братья, с пониманием переглянувшись, отведут тебя спать. В любом другом баре тебя сдадут безам.
— Ты много видела, — тихо сказал Илья.
— Да, — согласилась Переплетчица. — Много.
Но возникшая пауза не устраивала девушку еще больше, чем грустный разговор.
— Все-таки я попью… — Майя поднялась и нашла на столе банку пива. — Ты будешь?
— Не хочу.
Переплетчица сделала большой глоток, привычно скосила глаза в угол наноэкрана — половина четвертого утра, заметила, что Илья не спускает с нее глаз, если быть точнее, с ее тела и, вернув банку на стол, мягко провела рукой по груди.
— Нравится?
— Очень.
Ладонь скользнула по животу, приостановилась, направилась к бедру.
— Тогда чего ты лежишь?
Она повернулась к нему спиной, чуть наклонилась, услышала, как скрипнула кровать, а когда юноша мягко вошел в нее, улыбнулась и, закрывая глаза, прошептала:
— Последний раз, дорогой, последний раз… нам надо поспать…
Он сжал ее плечо, поцеловал в шею.
— Завтра будет сложный день, — выдохнула Майя. — Очень сложный день. Нам надо отдохнуть…
И застонала.
АНКЛАВ: МОСКВА
