— Я думал, вы хотите знать правду, господин доктор. Я ведь должен был найти истину — для нас…
— У вас хорошая память, Штудер. Возможно, вы даже неплохо разбираетесь в психологии. Но в одном вы должны мне поверить: вы слишком упрощаете психические механизмы, и это чревато опасностью… По вашему мнению, у Герберта Каплауна были причина и основание убить директора. Ко- нечно… Но какую же роль играю при всем при том я? Не хотите ли вы посвятить меня в ваши психологические выводы?
Штудер взглянул на него. Он сидел, опершись локтями на колени, упираясь подбородком в ладони.
— Он убил из благодарности, ваш Герберт Каплаун. Он придерживался такого странного взгляда, что он ваш должник… Что должен отблагодарить вас за лечение и за то, что вы защитили его от отца… Чувство благодарности! Странный мотив…
Молчание.
Госпожа Ладунер спросила:
— Вы в этом уверены, вахмистр?
— Я верю в это, госпожа доктор.
— Дорогой Штудер, я вынужден воспользоваться вашим любимым словечком: все, что вы сейчас сказали, — чушь! Не буду отрицать, что допустимо воспринимать чувство благодарности как мотивирующий компонент поступка. Однако на основании того, что мне известно, я должен констатировать: ненависть, испытываемая Гербертом Каплауном к директору, объясняется иными обстоятельствами. Здесь играет роль страх перед отцом. Не то чтобы… — Тут доктор Ладунер поднял руку с вытянутым указательным пальцем и произнес нравоучительным тоном: — Не то чтобы Герберт Каплаун испытывал страх перед тем, что отец посадит его в тюрьму. Он был уверен: в случае надобности я приму все меры, чтобы воспрепятствовать осуществлению этого намерения. Дело гораздо глубже. Да будет вам известно, что те образы и представления, которые мы вобрали в себя в детстве, продолжают жить в нас своей особенной жизнью; что образ отца, каким он запечатлелся в сознании ребенка, продолжает и дальше свое воздействие на подсознание взрослого человека. Директор для Герберта Каплауна был не чем иным, как образом отца. Из сеансов анализа я знаю, что желание убить отца было весьма живучим в душе Герберта Каплауна. Но сдерживающие факторы против осуществления желаемого убийства были в нем достаточно сильны, поэтому он переключился на другую особу, способную заменить образ собственного отца. На директора, одним словом. Может, тут вот и сыграла свою роль та благодарность, о которой вы говорили… — Доктор Ладунер растягивал слова. — Я готов в известной мере допустить это. Но…
Тут Штудер прервал его:
— Давайте я лучше расскажу вам про смерть Герберта Каплауна.
СОРОК ПЯТЬ МИНУТ
— Дом Гильгена, хозяина, обремененного долгами… Все вертится вокруг этого домика. И вы должны быть справедливы: не появись я там вовремя, быть еще одному трупу… В воскресенье я пошел к палатному Юцелеру. Не застал его. И начал вести наблюдение за домом Гильгена, подслушал там один разговор… Он не имеет к вам никакого отношения. Потом вернулся к домику, окно было открыто. Я заглянул в него. И то, что я там увидел… Когда я вошел в комнату, Герберт Каплаун сидел в углу, а напротив него на стуле, застыв как изваяние, — палатный Юцелер. В руке Герберт держал маленький браунинг, собираясь застрелить палатного. В доме находился еще один человек, и похоже было, ему очень нравилась идея застрелить Юцелера… Вы каждое утро и, я не знаю, сколько раз в течение дня проходите мимо швейцара. Он соединяет вас с городом, сидит за своей решеткой и продает сигары, сигареты, утром протирает коридор, натирает полы в кабинетах… Полезный человек!.. Он хорошо осведомлен обо всех делах в больнице. Знаете, почему мне с самого начала было как-то не по себе от его вида? У него такая же улыбка, как у вас, господин доктор, и кроме того, и это главное, у него поранена рука. Вы помните про кабинет директора и про разбитое окно в нем… У Драйера была завязана левая рука. Позже я узнал, у них была драка в кабинете с палатным Юцелером. Но причина, указанная швейцаром, зачем он в половине первого ночи пробирался в директорский кабинет, — причина эта звучала неубедительно. И сколько я ни раздумывал, я все время наталкивался на одну и ту же мысль: кому было известно про деньги от больничной кассы? Швейцару Драйеру. В той комнате он сидел рядом с Гербертом Каплауном, и все говорило за то, что он хочет подтолкнуть молодого человека выстрелить. Почему нужно было застрелить Юцелера? Вероятнее всего, потому что тот кое-что знал. И в этот момент я, вахмистр Штудер, вхожу в комнату. Я не из пугливых, господин доктор. Я не боюсь даже заряженного пистолета. Если бы вы видели эту сцену, вы бы позабавились. Я подошел прямо к Герберту и сказал ему: «Отдай пистолет». Драйер попробовал вмешаться. Тогда я легонечко так дал ему в челюсть. Он и свалился.
Штудер задумчиво посмотрел на свой кулак, поднял глаза и увидел, что госпожа Ладунер улыбается. От ее улыбки вахмистру стало тепло на душе.
— Но и Юцелер тоже сохранил хладнокровие. Он только сказал: «Мерси, вахмистр». И тут мы зажали с двух сторон Каплауна и заставили его все выложить… Он вам никогда не рассказывал про швейцара, господин доктор?
— Во время анализа я не занимаюсь такими иррелевантными деталями, — сказал с раздражением доктор Ладунер. — Они, как правило, только уводят в сторону играют роль отвлекающего маневра.
— И все же, вероятно, для дела было бы лучше, если бы вы уделяли внимание этим отвлекающим маневрам. Иррелевантные детали? Значит, несущественные, что ли?..
— Можно и так перевести, — сказал доктор Ладунер примирительным тоном.
— Лично я нахожу, что швейцар Драйер играл весьма существенную роль. Тем, что господин полковник так хорошо был осведомлен о своем сыне, о делах в больнице, о вас, господин доктор, он обязан только швейцару. Известно ли вам, что этот человек служил раньше в Париже и Англии швейцаром в больших отелях? Известно ли вам, что он там много играл на бегах и проигрывал много денег? Он не отказался от своих привычек. Мне стоило только позвонить и навести о нем справки. И я все уже знал про швейцара Драйера… Ему нужны были деньги. Что он искал в кабинете ночью, не так уж трудно догадаться, — деньги, выплаченные больничной кассой. Мы спросили Герберта, палатный Юцелер и я, откуда он звонил директору в тот вечер, когда в казино праздновали «праздник серпа». Он прокрался в больницу через дверь в полуподвале в «Т». У вас никогда не пропадала отмычка, господин доктор?
Штудер подождал ответа, ему пришлось долго ждать. Тогда он передернул устало плечами и продолжил дальше:
— Похоже, я окончательно лишился вашего доверия, господин доктор. Короче, вот отмычка. Герберт Каплаун всегда имел ее при себе. Я забрал ее. В качестве сувенира для вас…
И Штудер мягким движением подтолкнул по крышке стола матово поблескивающий ключ, но доктор Ладунер только глубже засунул руки в карманы своего халата. Потом взглянул, поеживаясь, на окно, словно оттуда потянуло сквозняком.
— Не устраивайте сентиментального спектакля, Штудер, — сказал он ворчливо.
— Сентиментального? — вопрошающе повторил Штудер. — Почему сентиментального? Речь ведь идет в конечном итоге о человеке, который умер, пожелав выказать вам свою благодарность… Восемь дней тому назад Питерлен встретился с Гербертом Каплауном. Питерлен принес мешок с песком. Они оба решили убрать директора с пути, и оба из благодарности. А Гильген стоял рядом, Гильген считал план безумным, он пытался отговорить их, но с Гербертом Каплауном просто невозможно было совладать. Герберт рассказал мне, что был как одержимый в то воскресенье, и в воскресенье за неделю до того тоже… И ему, Герберту, удалось уговорить Питерлена. Но Питерлен не хотел, чтобы вся слава досталась одному Каплауну, — он хотел внести и свою лепту благодарности. Он, конечно, решился на побег. У него ведь тоже было достаточно причин ненавидеть директора… Разве не внушил ему совершивший покушение на федерального советника Шмокер, что директор виноват в том, что его, Питерлена, не отпускают? Что он будет на свободе, как только вы, господин доктор, станете директором? Я готов согласиться, вы правы: не только чувство
