с Гритли. Конечно, таких людей нужно запирать на замок. На свободе они могут причинить много зла. Вы спросите, почему мы не запираем их, чтобы не случилось такого несчастья, как с Гритли. Да потому, что их нельзя распознать. Болезнь у них запрятана внутри, снаружи ее не видно.
Дети слушали затаив дыхание.
— Вы должны мне помочь, — продолжал я. — Нам непременно нужно найти этого человека, иначе он опять убьет какую-нибудь девочку.
Я подошел еще ближе к ребятам.
— Гритли не рассказывала, что кто-то чужой заговаривал с нею?
Дети молчали.
— За последнее время вы ничего не заметили странного в Гритли?
Нет, ничего такого они не заметили.
— Не видели ли вы последнее время у Гритли каких-нибудь вещей, которых раньше у нее не было?
Дети не отвечали.
— Кто был лучшей подругой Гритли?
— Я, — прошептала крохотная девчушка с каштановыми волосами и карими глазами.
— А как тебя зовут? — спросил я.
— Урсула Фельман.
— Значит, вы с Гритли были подружками?
— Мы сидели на одной парте.
Девочка говорила так тихо, что мне пришлось нагнуться к ней.
— Ты тоже ничего особенного не замечала?
— Нет.
— И никто не встречался Гритли?
— Да нет, встречался, — ответила девочка.
— Кто же?
— Только не человек.
Ее ответ озадачил меня.
— Что это значит, Урсула?
— Ей встречался великан, — еле слышно сказала девочка.
— Великан?
— Ну да, — подтвердила девочка.
— Ты хочешь сказать, она встретила очень высокого человека?
— Нет, мой папа тоже высокий, только он не великан.
— Какого же роста был тот человек?
— Как гора, — ответила девочка. — И весь черный.
— А он, великан этот, что-нибудь дарил Гритли? — спросил я.
— Да, — ответила девочка.
— Что же он дарил?
— Ежиков.
— Ежиков? Каких таких ежиков, Урсула? — спросил я, окончательно сбитый с толку.
— Весь великан был набит ежиками, — объяснила девочка.
— Да это же глупости, Урсула, — попытался я возразить, — у великанов не бывает ежиков!
— Этот великан был ежиковый.
Девочка твердо стояла на своем. Я возвратился к кафедре учительницы.
— Вы правы, фройляйн Крум, — сказал я. — По-видимому, Гритли в самом деле была большой фантазеркой.
— У этого ребенка была поэтическая душа, — ответила учительница, устремив печальные глаза куда-то вдаль. — Простите, нам нужно еще прорепетировать хорал к завтрашнему погребению. Дети поют недостаточно стройно.
Она дала тон.
— «Возьми мою ты руку и поведи меня», — снова запели дети.
11
Допрос мегендорфцев в трактире «Олень», где мы сменили Хенци, тоже не дал ничего нового, и под вечер мы возвращались в Цюрих ни с чем. В полном молчании. Я слишком много выкурил сигар и выпил местного вина. А вы ведь знаете свойства этих молодых красных вин! Маттеи, насупившись, сидел рядом со мной в глубине машины, и, только когда мы уже спускались к Рёмерхофу, он заговорил:
— Не думаю, что убийца — житель Мегендорфа. Скорее всего, преступления в кантоне Санкт-Галлен и в кантоне Швиц совершены им же. Картина убийства совпадает в точности. Не исключено, что его местожительство — Цюрих.
— Возможно, — согласился я.
— Он либо автомобилист-любитель, либо коммивояжер. Ведь видел же крестьянин Гербер машину, которая стояла в лесу.
— Гербера я сам допрашивал сегодня. Он признался что спал очень крепко и ничего толком не видел, — заявил я.
Мы снова замолчали.
— Мне очень неприятно покидать вас в самый разгар следствия, — заговорил он неуверенным тоном. — Но я никак не могу нарушить контракт с иорданским правительством.
— Вы летите завтра? — спросил я.
— В три часа дня, через Афины, — ответил он.
— Я вам завидую, Маттеи, — сказал я совершенно искренне. — Я бы тоже предпочел быть начальником полиции у арабов, а не у нас в Цюрихе.
Я высадил его у гостиницы «Урбан», где он проживал с незапамятных времен, а сам отправился в «Кроненхалле», где пообедал под картиной Миро. Это мое обычно место. Я всегда сижу там, и обед мне подвозят на столике.
12
Около десяти вечера я еще раз заглянул на Казарменную улицу и, проходя мимо бывшего кабинета Маттеи, наткнулся в коридоре на Хенци. Он уехал из Мегендорфа еще днем, и мне следовало бы выразить по этому поводу недоумение, но, раз уж я поручил ему дело об убийстве, вмешиваться было не в моих правилах. Хенци — уроженец Берна — был честолюбив, но популярен среди подчиненных. Женившись на девице из семейства Хоттингеров, он перемахнул из социалистической партии к либералам и успешно делал карьеру; кстати, теперь он принадлежит к свободомыслящим.
— Никак не сознается, мерзавец, — сказал он.
— Кто это? — спросил я и остановился. — Кто не сознается?
— Фон Гунтен.
Для меня это было неожиданностью.
— Вот как — конвейер?
— Полдня бьемся. Если понадобится, просидим всю ночь. Сейчас его обрабатывает Тройлер, — пояснил Хенци. — Я вышел на минутку глотнуть свежего воздуха.
— Любопытно взглянуть, что у вас там творится, — заметил я и вошел в бывший кабинет Маттеи.
