второе достаточно гипотетичным. Первый вывод напрашивался сам собой: посетитель в доме Валента пробыл совсем недолго, у него было слишком мало времени, чтобы оставить какие-либо следы. В принципе это соответствовало тому, что Гашпарац уже знал: если Валент был у фотографа незадолго до них и уехал оттуда на машине — а они отправились почти сразу же, — посещение могло длиться двадцать или чуть больше двадцати минут.
Второй вывод требовал осторожности: отсутствие следов могло свидетельствовать о том, что человек, напавший на Валента Гржанича, знал, что это такое и как делается, потому и не оставил или ликвидировал следы, вполне вероятные в момент схватки. Такое допущение ставило под сомнение причастность Гайдека или кого-либо из компании спекулянтов, промышляющих контрабандой, с которыми и Гайдек, и Валент поддерживали связь.
Возникал целый ряд весьма сложных проблем; окончательному выводу мешало множество предположений, да, собственно, и сами проблемы состояли из одних предположений. Почти не вызывал сомнения хорошо известный Гашпарацу факт, что спекулянты редко и неохотно идут на тяжкие преступления, и уж совсем невероятно, чтобы свои отношения они разрешали путем убийства, особенно если предметом их занятий являются только золото и часы. Сложность представлял вопрос о причинах нападения. Кто вез в машине Валента домой, чтобы его там убить, и зачем?
С другой стороны, существовало обстоятельство, которое вроде бы указывало на Гайдека как на преступника. До отъезда Гашпараца из больницы Штрекар говорил по телефону. Вернувшись, со вздохом сказал:
— Гайдека, естественно, дома нет. Ушел около пяти и еще не возвращался. Но мы его разыщем.
Однако — и Гашпарац это хорошо знал — у Гайдека не было зеленого «фольксвагена». Если «фольксваген» вообще существует, если он не плод его воображения.
Он ворочался на диване. Чувствовал — запутанность и усложненность дела овладевают его сознанием, мешая уснуть, и вместе с тем угрожают бредовым полусном, когда любое предположение кажется реальным. Он пытался размышлять трезво.
Было что-то отрицающее участие профессионалов в преступлении. Какой интерес для профессионального убийцы добиваться фотографии? Разве что фотография ставила под угрозу кого-то из банды. Это выглядело маловероятным. Банда, конечно бы пожертвовала — убрала тех, на кого фотография непосредственно указывала, чтобы сохранить всех остальных.
Сомнения не было — причиной нападения на Валента явилась фотография. Он взял фотографию в ателье и, судя по всему, отправился с ней прямо домой. При этом его кто-то подвез на машине, хотя неизвестно, как и откуда. Таким образом, у Валента, когда он приехал на Гредицы, фотография была. А помощники Штрекара фотографии не обнаружили. Очевидно, преступник забрал ее. А это значит — ему нужна была только она.
Гашпарац поднялся и подошел к окну. Стоя за занавеской, совсем как в конторе, он закурил. На противоположной стороне улицы в кроне огромного каштана уже распускались пирамидки белых цветов. Если б знать, что на фотографии было самым важным, все бы прояснилось.
Он открыл шкаф, вынул из пиджака фотографию, зажег торшер возле дивана и сел, поставив на ковер большую хрустальную пепельницу. Пристально вглядывался в карточку. Что же, черт возьми, в ней такого, из-за чего убивают людей?
Снова и снова рассматривал он и взвешивал одну за другой детали и не находил того, существенного. От напряжения и усталости глаза слипались и слезились. Фотография превращалась в черно-белое пятно и расплывалась. Он вздохнул, рука бессильно повисла. Уставился в потолок.
Неторопливо поднялся, направляясь к шкафу, чтобы положить фотографию в карман, помедлил. Поднес к глазам карточку. Взгляд задержался на стекле и на том, что виднелось за ним, у левого плеча Ружи. Автостоянка, несколько машин, зонтики. Он стал пристальнее рассматривать машины, и внимание его привлекла одна. Та, возле которой из-под зонтика торчали чьи-то ноги и рука, отпиравшая дверцу.
Это был «фольксваген». Он мог быть и зеленым. Если постараться, вероятно, удалось бы рассмотреть и номер.
XXVI
Когда зазвонил телефон, Филипп Гашпарац не сразу сообразил, что к чему: он заснул под утро как-то вдруг и неожиданно и сразу погрузился в бездонное море сна, забыв даже потушить лампу. Во сне он бежал больничными коридорами, искал кого-то, за каждым поворотом начинался новый коридор, точно такой же, как предыдущий, только более длинный, по обе стороны его мелькали белые двери, и всюду царила тишина, глубокая и мертвая, какой наяву не бывает.
— Алло?
— Это Штрекар. Я тебя разбудил?
Гашпарац взглянул на часы. Полвосьмого. Он солгал:
— Нет. А ты ложился?
— Нет. Ты можешь со мной встретиться?
— Конечно. Что-нибудь важное?
— Звонил фотограф.
— Да?
— Кто-то еще спрашивал о фотографии.
Они договорились о встрече, и Гашпарац побежал в ванную. Провел рукой по подбородку, стал умываться. Он опаздывал на работу. Дочка ушла в школу. Он представил себе, как она на цыпочках проходила мимо дверей гостиной, чтобы его не разбудить. С полотенцем на плече вернулся в комнату и позвонил в контору. Когда клал трубку, в дверях появилась Лерка.
— Я не стала будить тебя, думала — ты очень устал.
— Неважно. Мне сейчас надо встретиться со Штрекаром. Он говорит — срочное дело.
Быстро оделся, завязал галстук, на ходу причесался. Она смотрела на него, прислонившись к дверному косяку; сегодня, когда муж снова обрел свой привычный вид, выражение понимания, которое он перехватил на ее лице вчера вечером, исчезло. Если оно вообще было, если оно не померещилось ему вчера от усталости и возбуждения. Однако мысль эта сразу пропала.
Гашпарац едва успел собраться, как у калитки загудела машина Штрекара. Филипп выбежал из дому, и солнце ослепило его: небо было светло-голубое, а воздух, несмотря на ранний час, такой теплый, что сразу понимаешь — наступил первый предвестник знойного лета, день, который запомнится до следующей весны. Жмурясь, сел рядом со Штрекаром.
— Прямо к нему?
— И чем раньше, тем лучше.
Только сейчас Гашпарац вспомнил о том, что осенило его ночью. Он припомнил, как сидел на диване и под торшером изучал фотографию. Пытался разобрать номер машины. Рассматривал карточку в лупу и всякий раз убеждался, что ошибки быть не могло — номер он угадал точно.
Взглянул на инспектора. Тот, сидя за рулем, делал явное усилие сосредоточиться. Лицо было серым, глаза покраснели. Гашпарац вспомнил, как обрывки мыслей и логических выводов ночью стали складываться в некую ясную и рациональную систему, ведя его к заключению, которое никак не вырисовывалось целиком и для окончательной формулировки которого нужно было совсем немного, всего один шаг, казалось, стоило протянуть руку — и задача решена. Он сел за стол, что-то писал и рассчитывал, думал, снова писал и снова ходил взад-вперед по комнате. Наконец лег, положив руки под голову, и вдруг ощутил, что мысли летят сами собой, без всякого его участия, к чему-то устремляются, формулируют вывод. И тут его сразил сон.
Теперь, когда Гашпарац сидел в машине подле Штрекара, который работал всю ночь не смыкая глаз и был занят вполне конкретным и очевидным делом, ночные волнения и догадки показались ему бредом, фантазией, поблекшей и растаявшей на ярком солнечном свете. Как будто короткий сон перед рассветом принес ему ненужное отрезвление. Так нередко происходит с планами, которые человек строит в бессонные
