нараспев Потин, молодой, но уже ставший королевским министром евнух. — За это ты понесешь наказание и умрешь.
— Можешь ты сказать что-либо в свое оправдание? — спросил царь.
Разумеется, это была лишь формальность. Приговор уже вынесли и вряд ли отменят, что бы мы ни услышали.
— Раб римлян! — вскричала она. — Вон они сидят!
Она кивнула в сторону Габиния, Антония и Рабирия — заимодавца, что финансировал кампанию.
— Уселись крепко, теперь их уже не выгнать из Египта, и все из-за тебя! Так кто же изменник, отец?
— Довольно! — вмешался Потин. — Это твой последний вздох!
Он подал знак солдату, которому предстояло задушить осужденную, и гигант, чьи предплечья были толщиной с ляжки обычного человека, подошел к сестре сзади.
Береника, напрягшись, неподвижно ждала. Она закрыла глаза, солдат обхватил ее горло и резко сжал пальцы. Казалось, сестра очень долго сдерживала дыхание; потом ее тело взбунтовалось, и она стала корчиться, словно пыталась ослабить хватку. Однако что можно сделать, если руки связаны за спиной? Солдат, сжимая шею Береники, оторвал ее ноги от земли и удерживал в таком положении, пока жизнь не покинула сестру и тело не перестало дергаться. Конечности вытянулись, ступни обвисли, одна сандалия со стуком свалилась с ноги. Лицо ее приобрело ужасный темный цвет, и я отвела глаза. Потом послышались тяжелые шаги: поднесли носилки, мертвую погрузили на них и унесли. Одна нога Береники, та, что потеряла сандалию, свисала и волочилась по земле. Но ей уже было все равно.
Отец во время экзекуции не выказывал никаких чувств, хотя лицо его побелело. Сидевший рядом с ним Габиний поморщился, Антоний отвел взгляд. Оба они были солдатами, вид смерти их не смущал, однако они предпочитали гибель на поле брани, а не подобную хладнокровную расправу. С другой стороны от меня сидели мои родичи, для которых в первую очередь и предназначался этот акт. У Арсинои, когда палач выступил вперед, вырвался резкий вздох. Два мальчика — шести и четырех лет — вертелись, не находя себе места. Даже они понимали, что это не игра, что Береника уже не спрыгнет с носилок. В тот день мы многое поняли и увидели по-новому.
Я наблюдала за устрашающей церемонией и вдруг уразумела, что Береника, сама того не желая, оставила мне наследство — осознание того, что женщина (конечно, сильная женщина) может править и одна. Предыдущие царицы из рода Птолемеев приходили к власти через свои браки, но Береника доказала: женщина может взять власть и только потом выбрать себе мужа. Или обойтись без него, если ей так угодно. Кроме того, в моем сознании укоренилась прямая связь между римскими войсками и деньгами, обещанными отцом. Их войска и наши деньги — грозное сочетание.
И наконец, до меня дошло: при всей ненависти египтян к римлянам каждый из них по отдельности не обязательно является демоном. Некоторые вполне привлекательны и обладают хорошими манерами, как, скажем, Габиний или этот Антоний. Расхожее мнение, будто все римляне — сущие варвары (я поверила в это после пира в честь Помпея), не соответствовало действительности.
Приглядевшись повнимательнее, я заметила и кое-что еще: римляне вовсе не единодушны, в том числе и в своем отношении к помощи отцу. Одни считали это решение правильным, другие отвергали его; для одних истина состояла в следовании пророчеству, для других — в получении практической выгоды. Иными словами, Рим не представлял собой монолит, а раз среди римлян есть противоречия, значит, есть и возможность на этом сыграть.
Разумеется, в то время подобные мысли еще не обрели окончательную форму, однако сам факт наличия разногласий среди римлян позволял надеяться, что мы не совсем беспомощны. В броне нашего противника имеется брешь; значит, он тоже уязвим — если не для стали, то для золота. Отец, например, сумел убедить римлян действовать в своих интересах с помощью денег. Деньги — вот что необходимо в первую очередь.
Отец ясно дал понять, что привечать римлян в Александрии будет недолго. Весьма скоро им предстоит удалиться, но прежде должен состояться праздник Диониса в ознаменование возвращения к власти законного царя. Отец видел в себе наследника таинственного бога вина, радости и драмы; соответственно этому он выстраивал свою жизнь. В великих празднествах Бахуса (так называли Диониса римляне) он искал высвобождения, экстаза и сопричастности высшему: всего того, чего он не мог обрести в Александрии в обычной жизни, при всем великолепии нашего Города Городов.
Готовясь к предстоящей официальной процессии, я остро ощущала, что стану объектом пристального любопытства. Прежде я была никому не интересной третьей царевной — и вдруг сделалась наследницей. Разумеется, на меня будут устремлены оценивающие взгляды. Я прошла через великие муки, выбирая себе наряд и прическу. Когда хлопоты закончились, я почувствовала, что сейчас загляну в зеркало и получу ответ на свой давний вопрос. Я красива? Я просто мила? Или я особенная? Открыла ли для меня Персефона сосуд своего очарования?
После долгого размышления я решила распустить волосы по плечам. В юные годы я могла позволить себе причесываться, как девочка, а поскольку волосы у меня уж точно хороши — черные, густые, блестящие, чуть вьющиеся, — то я не считала нужным прятать их от людей раньше времени. Ну и конечно, естественным выбором стало платье из тонкого белого полотна — ничто не сочетается с черными волосами удачнее, чем белый наряд. Для моей стройной фигуры подошел бы стиль Древнего Египта, но для нынешнего события более подходил эллинский покрой с его струящимися, летящими складками.
По крайней мере, мне больше нет нужды скрывать грудь. Со смертью Береники необходимость в том отпала, и я могла позволить своему телу говорить за себя. Что касается груди, то даже на самый строгий взгляд в ней не было ни малейшего изъяна.
Закончив наряжаться, я представила в зеркале рядом со своим отражением облик Арсинои, обладавшей красотой в общепринятом представлении — той самой, о какой мечталось и мне.
Я подвинула зеркало, чтобы образ сестры исчез, и стала всматриваться в собственное отражение, пытаясь представить себя со стороны. И не испытала разочарования.
«Если бы я увидела эту девушку, — подумалось мне, — то непременно захотела бы познакомиться с ней».
Я пожала плечами, положила зеркало и принялась выбирать украшения. Может быть, это лучший вердикт, на который кто-либо мог надеяться: «Если бы я увидела эту девушку, то непременно захотела бы познакомиться с ней».
Теперь, когда мы в пышной церемониальной процессии двигались по широким улицам Александрии, я наблюдала за столпившимся по обе стороны народом. Шествие началось у дворца, проделало путь мимо усыпальницы Александра, мимо длинной колоннады Гимнасиона, мимо библиотеки, храма Сераписа, искусственного холма, где разбит парк Пана, мимо театра — мимо всех достопримечательностей нашего великого города. Огромная возбужденная толпа приветствовала нас радостными восклицаниями. Чтобы увидеть процессию, люди залезали на крыши, взбирались на колонны, оседлывали статуи. Мы двигались вслед за Дионисом и его винными мехами, и поджидавшие нас горожане уже были веселы и доброжелательны. Те самые люди, прежде готовые разорвать отца в клочья за то, что он не выдал им на расправу римского солдата, убившего священную кошку, теперь во всю мощь своих глоток выражали преданность и любовь к царю. Интересно, кому достанется их любовь завтра?
Далеко позади нас, обозначая конец процессии, шел человек, наряженный Геспером — вечерней звездой.
Наконец мы достигли места назначения — Стадиона, преобразованного в павильон, где и должны были происходить празднества. Над его открытым полем укрепили крышу, сплетенную из перевитых плющом и виноградными лозами жердей; ее поддерживали колонны в форме священного жезла Диониса. Яркий солнечный свет пробивался сквозь зеленые листья, когда мы вошли в пещеру бога, дабы слиться с ним в хмельном экстазе.
Вернее сказать, туда вошел мой отец. Как ярый почитатель Диониса, он ревностно искал единения с богом через вино. Пока все мы лишь пробовали на вкус новый сбор с виноградников Канопского рукава
