— Почему?
Брут показался мне слишком суровым и прямолинейным, ему явно не хватало живости и человечности.
— Он чист душой, что по нынешним временам редкость. Ты можешь быть уверена в том, что внутри Брут таков же, как и снаружи.
— Допускаю. Однако то, что я вижу снаружи, вовсе не радует и отбивает всякое желание знакомиться с тем, что внутри.
— О, если захочет, он умеет быть очаровательным, — сказал Цезарь.
— Очевидно, сегодня вечером желания у него не было. А что ты имел в виду, говоря о слухах, будто он твой сын?
— Некогда, очень давно, мы с Сервилией любили друг друга.
— Так вот почему Брут испытывает к тебе неприязнь!
— Нет, дело не в этом. Он слишком высок духом, чтобы позволить столь низменной причине повлиять на его поведение. По моему разумению, он не может простить мне того, что я помиловал его за присоединение к силам Помпея. А он присоединился к Помпею, движимый верностью идеалам республики, хотя самого Помпея ненавидел, поскольку тот убил его отца.
— Да, этот человек весьма непрост, — промолвила я. — Не хотелось бы мне иметь такого сына. Молись богам, чтобы Цезарион ни в чем не походил на Брута.
— Дорогая Клеопатра, я молю богов о том, чтобы наш сын не походил ни на кого. Зачем ему быть чьей-то копией?
— Однако ты сказал, что он — истинный ты, — напомнила я. — Что ты имел в виду?
— Точно не знаю, — медленно произнес Цезарь. — Взглянув на него в первый раз, я словно потерялся и не вполне отдавал себе отчет в том, что вижу. Боюсь, что иметь ребенка — значит стать заложником судьбы.
— Мы все таковы.
— Легче отвечать за себя, чем за другого.
Глава 25
Я хотела ответить, но страшный раскат грома сделал разговор невозможным. Дом содрогался, деревья снаружи гнулись, их толстые ветви хлестали вверх и вниз, а струи воды молотили по земле, словно град метательных копий. Я выросла в убеждении, что наш египетский климат мягок и приятен, но по- настоящему оценила это, только ощутив ярость римской грозы.
Цезарь положил руку мне на плечо, и я молча прислонилась к нему. До этого момента я и не осознавала, какого напряжения сил стоил мне ужин и как я устала. Теперь гости ушли, но Кальпурния находилась наверху и наверняка напрягала слух, силясь понять, что мы делаем. Что ж, на ее месте я поступила бы так же.
Наконец гроза поутихла, а дождь продолжал лить. Некоторые участки сада оказались затопленными, и из открытых дверей теперь проникал густой запах сырой земли. Раскаты грома удалялись, молнии еще разрывали облака, но все дальше и дальше. Почти полная луна вырвалась из плена чернильных грозовых туч и залила мокрую листву, скамейки и раскисшие лужайки своим таинственным светом.
— Возьми плащ, — сказал Цезарь, — и накинь на голову. Я хочу тебе кое-что показать.
Слуга подал нам плащи, и мы надели их, прикрыв головы. Он взял меня за руку и повел наружу, в тень храма Весты.
— Посмотри, — сказал он, указывая на Форум в лунном свете и темных глубоких тенях.
Поздний час и ярость недавней бури сделали его практически безлюдным, и сейчас, в отсутствие суетливой толпы, он обрел достоинство и величие, которых ему недоставало в свете хлопотливого дня. Храмы и крытые портики, статуи и памятные колонны обрели величие, какого я не заметила раньше.
— Это виа Сакра, Священная дорога, — сказал Цезарь, постучав по мостовой под нашими ногами. — Отсюда моя триумфальная колесница двинется к храму Юпитера Капитолийского. А там, — он указал на пространство под крышей, — расположатся трибуны для сановников и виднейших граждан. Ты будешь сидеть в передних рядах вместе с моей семьей. — Ему, похоже, не терпелось показать мне мое место. — Я велю установить шелковые навесы, чтобы защитить тебя от солнца.
— Перестань! — сказала я. — Ты гневаешься без причины.
Его рука, державшая фонарь, дрожала, и я испугалась, как бы дело не дошло до приступа.
— Ты в порядке?
— Да, конечно. — В его тоне звучало раздражение. —
Я не понимала, как такое возможно, но промолчала.
— Тысячи людей примут участие в процессиях — магистраты, сенаторы, пленные и мои войска. И трофеи. Ты не поверишь! Повозки трофейного добра, горы золота и драгоценностей! И быки для жертвоприношения…
— Я видела такое у нас в Египте, — сказала я.
Действительно, именно египтяне довели до совершенства подобные парады и процессии. Я уже давно к ним привыкла.
Мы шли по виа Сакра, стараясь обойти разлившиеся повсюду широкие лужи. Лунный свет то появлялся, то исчезал, когда ветер в очередной раз нагонял облака. Храм Кастора и Поллукса с его высокими белыми колоннами походил на аллею чудесных деревьев: они то проглядывали, то снова скрывались за ширмами темных теней.
— Ты устала, — сказал Цезарь. — Но это произведет впечатление даже на тебя.
Он помолчал.
— Я долго ждал признания моих достижений в Галлии.
— Я уповаю на то, что это все твои надежды, — сказала я.
По дороге нам попались трое прохожих, отважившихся, как и мы, выйти после грозы на прогулку. На нас с Цезарем никто из них не обратил внимания: им и в голову не пришло, что мимо них в плащах прошли диктатор и царица. Люди говорили о грозе, о подмокших товарах в палатках — беседа, какую можно услышать в любом городе любой страны мира.
— Идем, — сказал Цезарь, направляя меня вправо.
Мы прошли мимо курии и солидного здания, встроенного в Капитолийский холм. Я уже была здесь раньше, когда выезжала посмотреть Рим.
— Что это? — спросила я, указав на неказистое строение.
— Тюрьма Туллианум, — ответил он. — Место, где содержатся государственные преступники.
— Моя сестра — там?
Я не могла себе представить гордую Арсиною в темнице.
— Да, вместе с остальными, кому придется участвовать в шествиях. Там находится галльский вождь Верцингеторикс, маленький Юба, сын нумидийского царя, и Ганимед, приспешник Арсинои.
— А что будет с ними потом?
— Их казнят, — ответил Цезарь. — В маленьком подземелье под тюремным зданием.
— Так поступают всегда?
— Конечно. Они подняли оружие против Рима и теперь должны заплатить за это. Но их казнь не будет публичной, к триумфу это не имеет отношения. — Он помолчал. — Печально другое: то, что им недостает уважения к себе. Будь у них чувство собственного достоинства, они покончили бы с собой, не дожидаясь позора.
— Но ведь ребенок неповинен в деяниях отца, — сказала я.
