обходя эти две фигуры, оказалось лишь сном, тем кошмаром, что поднимается из глубин подсознания и несет с собой самые сокровенные человеческие страхи.
Он сказал:
— Миссис Мейден. Нэнси.
Нэн подняла голову. Она прижималась к Энди, и ее щеки и лоб испачкались в его крови. Она не плакала — наверное, слез у нее просто не осталось.
— Он подумал, что потерпел неудачу, — тихо произнесла она, — И когда понял, что не сможет уже ничего исправить… — Она попыталась рукой зажать рану на шее мужа, из которой текла кровь, пропитавшая одежду и скопившаяся на траве возле него. — Ему пришлось сделать… что-то.
Линли увидел испачканный кровью скомканный лист бумаги, валявшийся на земле рядом с ней. На нем он прочел то, что и ожидал увидеть: короткое и недостоверное признание в убийстве любимой дочери.
— Я не хотела верить, понимаете, — сказала Нэн Мейден. глядя на мертвенно-бледное лицо мужа и приглаживая пряди его волос. — Я не могла поверить и смириться с этим. Я продолжала жить с ним. Когда его нервы разыгрались, я поняла, что случилось нечто ужасное, но и подумать не могла, что он способен причинить ей боль. Как я могла подумать об этом? Даже сейчас. Как? Скажите мне, как?
— Миссис Мейден…
Что он мог сказать? Она была слишком потрясена, чтобы постичь во всем объеме то, что руководило действиями ее мужа. В данный момент ее сил могло хватить только на то, чтобы пережить ужас, порожденный мнимым признанием мужа в убийстве их дочери.
Линли опустился рядом с ней на корточки и положил руку на ее плечо.
— Миссис Мейден, — сказал он, — пойдемте отсюда. Я оставил мобильник в машине, а нам нужно вызвать полицейских.
— Он сам полицейский, — ответила она. — Он любил свою работу. Он не смог заниматься ею, потому что сдали нервы.
— Да, — сказал Линли. — Я все понимаю. Мне рассказали.
— Вот почему я знала, что вы все поймете. Но все-таки я не могла быть уверена. Я не могла не сомневаться, поэтому не хотела говорить. Я не могла так рисковать.
— Конечно. — Линли попытался поднять ее на ноги. — Миссис Мейден, если вы пройдете…
— Потому что, понимаете, мне казалось, что я сумею хотя бы просто защитить его от знания того… Мне не хотелось, чтобы он все узнал. Но в результате он все равно узнал обо всем, да? Поэтому мы могли бы поговорить об этом, мы с Энди. А если бы мы поговорили… Вы понимаете, что это значит? Если бы мы поговорили, то я смогла бы остановить его. Я уверена. Мне ужасно не нравилось то, чем она занималась, — сначала я подумала, что умру, когда узнала обо всем, — но если бы я знала, что она рассказала и ему о своих планах… — Нэн вновь склонилась над Энди. — Мы могли бы спасти друг друга. Мы могли поговорить. Я бы нашла нужные слова, чтобы остановить его. Рука Линли бессильно повисла. Он слышал Нэн, но не вникал в то, что она говорит. Вид Энди — горло, разрезанное его собственной рукой, — вытеснил все чувства, кроме зрения. Но наконец Линли услышал слова Нэн Мейден. Услышал и окончательно все понял.
— Вы знали о ней, — сказал он. — Вы знали!
И зияющая пропасть ответственности разверзлась перед ним, когда он увидел, какую роль сыграл в бессмысленной смерти Энди Мейдена.
— Я проследил за ним — сказал Мэтью Кинг-Райдер.
Его доставили в комнату для допросов, где усадили за покрытый пластиком стол. Напротив него сидели Барбара Хейверс и Уинстон Нката. Между ними на краю стола крутился магнитофон, записывая ответы.
Кинг-Райдер был совершенно сражен своим нынешним положением. Его будущее решили обнаруженная кожаная куртка и кедровая щепка в ране одной из жертв, и он, очевидно, настроился на пересмотр неприятной реальности, приведшей его к данной ситуации. Эти ужасные улики вкупе с мрачной перспективой заметно изменили его настроение. После привода в комнату для допросов мстительная ярость, которая отличала его поведение в театре «Азенкур», сменилась опустошенной покорностью пришедшего с повинной преступника.
Невыразительным голосом он рассказал начало всей этой истории. Поведал о предпосылках, породивших обиду и подтолкнувших его к идее шантажировать собственного отца. Дэвид Кинг-Райдер. владевший таким богатством, что понадобилось нанять целый отдел счетоводов для отслеживания своевременного поступления его доходов, решил завещать свое состояние в фонд помощи творческим личностям и не оставил ни пенни родным детям. Один из его детей — дочь — приняла условия завещания Кинг-Райдера со смирением и осознала, что бессмысленно возражать против его действий. Другой отпрыск — Мэтью — начал искать выход из бедственной ситуации. — Папа понятия не имел, что я давно знал о существовании рукописи «Гамлета», — поведал Мэтью полицейским. — Он не мог знать, поскольку давно был разведен с нашей матерью, когда Майкл написал эту рок-оперу, и даже не знал, что Майкл поддерживал связь с нами. На самом деле Майкл Чандлер сделал для меня куда больше, чем родной отец. Он играл мне эту оперу частями, когда заезжал к нам в гости на зимних каникулах или в выходные дни. Тогда он не был женат, но ему хотелось иметь сына, и я был счастлив предоставить ему роль моего отца. Дэвид Кинг-Райдер не думал, что постановка «Гамлета» будет иметь успех, поэтому, когда Майкл Чандлер закончил эту рок-оперу лет двадцать назад, партнеры сдали ее в архив. Там она и пребывала — пылилась среди памятных предметов совместного творчества Кинг-Райдера и Чандлера в кабинетах «Кинг-Райдер продакшн» в Сохо. А когда вдруг Дэвид Кинг-Райдер представил ее как свое новейшее сочинение, Мэтью не только сразу узнал стихи и музыку, но и понял, что эта постановка является для его отца последней попыткой спасти репутацию, сильно подорванную двумя предыдущими дорогостоящими провалами, где он выступал в качестве самостоятельного автора после того, как его давний партнер утонул.
Мэтью пришлось очень постараться, чтобы найти оригинал оперы. И когда он завладел им, то понял, как может заработать. Его отец не знал, у кого остался оригинал — любой из служащих студии мог стащить его из архивных папок, если бы знал, что искать, — и поскольку его репутация была главной для него, то он готов был заплатить любые деньги, чтобы вернуть ноты обратно. Тем самым Мэтью мог получить то наследство, которого лишало его отцовское завещание.
План был простой. За четыре недели до премьеры «Гамлета» Мэтью послал на адрес отца страницу рукописи с шантажирующей запиской. Если один миллион фунтов не будет переведен на счет банка Сент- Хелиера, то после премьеры весь оригинал будет разослан в бульварные газеты. Но как только деньги будут переведены, Дэвиду Кинг-Райдеру сообщат, где забрать остальную часть клавира.
— Получив деньги, я дождался, пока до премьеры осталась неделя, — сообщил Мэтью. — Мне хотелось, чтобы он поволновался.
Потом он позвонил отцу и велел ему прийти к телефонным будкам в Южном Кенсингтоне для получения дальнейших инструкций. В десять часов, сообщил он, Дэвиду Кинг-Райдеру станет известно, где он сможет забрать клавир Чандлера.
— Но в тот вечер трубку снял Терри Коул, а не ваш отец, — сказала Барбара. — Почему же вы не поняли, что к телефону подошел другой человек?
— Он просто сказал: «Да», только и всего, — ответил ей Мэтью. — Я подумал, что он слишком разнервничался и спешит. Но голос звучал так, словно человек ждал звонка.
В последующие дни он заметил, что его отец чем-то сильно расстроен, но приписал это тому, что Кинг-Райдер огорчен потерей крупной денежной суммы. Он даже не догадывался. что его отец ежедневно с нарастающей безумной тревогой поджидал телефонного звонка шантажиста все в той же телефонной будке на Элвастон-плейс, но так и не дождался. Когда настал день премьеры «Гамлета», Дэвид Кинг-Райдер вообразил, что находится во власти бессовестного шантажиста, который вознамерился либо долгие годы тянуть из него деньги, либо погубить раз и навсегда, открыв прессе авторство Майкла Чандлера.
— Когда он не дождался его и после премьеры, а постановка прошла с таким великолепным успехом… Ну, вы сами знаете, что потом произошло.
Мэтью закрыл лицо руками.
