переутомление от насыщенной концертной программы в предыдущие месяцы. После этого Линли потерял интерес к теме: он счел незначительным событие, которое журналисты подхватили и раздули, как смогли, чтобы заполнить колонки в период нехватки новостей.
Но теперь он увидел, что виртуоз действительно выглядит больным. На ум тут же пришла болезнь Паркинсона: Линли обратил внимание на нетвердую походку Дэвиса, на его трясущиеся руки. Да, менеджерам музыканта приходится несладко, скрывая на протяжении уже нескольких месяцев такое его состояние от публики. Пока они умудряются оправдывать отсутствие Гидеона на музыкальной арене утомлением и нервами, но вскоре этого станет недостаточно.
Дэвис махнул рукой на три кресла, составлявшие уютную композицию перед камином. Сам он сел в самое близкое к огню кресло; в действительности никакого огня не было: среди искусственных углей ритмично взвивались голубые и оранжевые сполохи. Даже несмотря на нездоровый вид Гидеона, Линли сразу подметил сильное сходство между скрипачом и Ричардом Дэвисом. Они обладали одинаковым строением тела, в котором выделялись кости и жилистая мускулатура. У младшего Дэвиса искривления позвоночника не наблюдалось, но судя по тому, что ноги он держал плотно сведенными и периодически сдавливал кулаками живот, проблем со здоровьем у него было предостаточно.
Линли приступил к вопросам.
— Сколько лет вам было, мистер Дэвис, когда ваши родители развелись?
Когда они развелись? — Скрипачу пришлось задуматься над ответом. — Мать ушла, когда мне было лет девять, но развод последовал не сразу. Ну, это было и невозможно, при нашем-то законодательстве. Им потребовалось примерно… года четыре? Вы знаете, инспектор, я точно не помню. Мы с отцом никогда не поднимали эту тему.
— Тему развода или тему ее ухода?
— Ни то ни другое. Просто однажды ее не стало.
— Вы когда-нибудь спрашивали почему?
— Мне не хотелось. В нашей семье вообще не принято обсуждать личные переживания. Я бы сказал, мы всегда отличались… сдержанностью. Видите ли, в доме жили не только мы втроем. Там же проживали и мои бабушка с дедушкой, моя учительница и еще постоялец. Довольно многочисленное семейство. Наверное, только так каждый из нас мог иметь хоть какую-то частную жизнь — благодаря тому, что она просто не обсуждалась. Все держали свои мысли и чувства при себе. Да и не только мы, такова была тогдашняя мода.
— А когда умерла ваша сестра?
Дэвис перевел взгляд с Линли на камин, но в остальном остался неподвижен.
— Когда умерла моя сестра?
— Все ли по-прежнему держали свои мысли и чувства при себе, когда она умерла? И во время следствия и суда?
Колени Дэвиса сжались еще крепче, как будто так он старался защититься от вопроса. И тем не менее он ответил честно, хотя картина, нарисованная им, становилась все непригляднее:
— Мы никогда об этом не говорили. Девизом нашей семьи могли бы стать слова «Лучше все забыть», инспектор, во всяком случае, жили мы именно так. — Он поднял лицо к потолку, сглотнул и сказал: — Боже мой. Наверное, поэтому мать и ушла от нас. В нашем доме никто и никогда не говорил о том, о чем нужно было говорить, о чем нужно было выговориться, и она в конце концов не смогла больше выносить этого молчания.
— Когда вы видели ее в последний раз, мистер Дэвис?
— Вот тогда и видел.
— В возрасте девяти лет?
— Мы с папой уехали в Австрию на гастроли. Когда вернулись, она уже ушла.
— И больше она с вами не связывалась?
— Нет.
— Ваш дядя говорит, что она собиралась встретиться с вами. Она хотела занять у вас денег, но, как говорит ваш дядя, что-то произошло и она сказала, что не сможет обратиться к вам с этой просьбой. У вас нет никаких предположений о том, что могло произойти?
Эти слова вызвали в облике Дэвиса резкую перемену: его окутало облако отчужденности, в его глазах как будто опустился барьер из тонкой стали.
— У меня… в общем, это можно назвать трудностями с игрой, — сказал он медленно и замолчал.
То, что следовало из этого признания, Линли пришлось додумывать самому: мать, обеспокоенная здоровьем сына, не станет просить у него деньги, неважно, для себя или для своего вечного неудачника брата.
Такой ход развития событий не противоречил тому, что Ричард Дэвис рассказал инспектору о своей бывшей жене — о том, что она звонила ему, расспрашивая о состоянии Гидеона. Но если причиной отказа матери попросить у сына деньги являлась тревога о его здоровье, то возникла она довольно поздно — через несколько месяцев после того, как состоялся злополучный концерт в Уигмор-холле, ведь он был в июле, а сейчас стоял ноябрь. Если же верить Йену Стейнсу, его сестра передумала просить у сына деньги относительно недавно, гораздо позже, чем когда у Гидеона начались проблемы с игрой на скрипке.
— Ваш отец сообщил мне, что ваша. мать регулярно звонила ему, осведомляясь о вашем здоровье, и она знала, что у вас что-то не в порядке, — сказал Линли в знак согласия с недосказанным предположением Гидеона. — Однако он ничего не говорил насчет того, что она хотела или даже просила встретиться с вами. Вы уверены, что она не звонила к вам напрямую?
— Думаю, я бы не забыл, если бы мне позвонила родная мать, инспектор. Нет, она не звонила, да и не могла этого сделать. Мой номер не указан в справочнике. Она могла бы связаться со мной только через моего агента, через папу или придя на концерт и послав мне записку за кулисы.
— Ничего этого она не делала?
— Ничего этого она не делала.
— И не передавала вам никакого сообщения через вашего отца?
— Нет, не передавала, — подтвердил Дэвис. — Так что, воз можно, мой дядя солгал вам о том, что мать намеревалась встретиться со мной и попросить о деньгах. Или другой вариант: моя мать лгала ему о своем намерении. Или третий: мой отец солгал вам о ее телефонных звонках. Но последний вариант наименее вероятен.
— Вы так уверены в этом. На чем основано ваше мнение? — Потому что папа сам хотел, чтобы я увиделся с матерью. Он думал, что она сможет мне помочь.
— В чем?
— С той проблемой, о которой я вам говорил. С моей игрой. Он надеялся, что она сможет… — Дэвис снова уставился в камин; уверенность, минутой ранее зажегшаяся в его глазах, исчезла. Он дрожал. Глядя в искусственный огонь, он сказал: — На самом деле я не верю в то, что она помогла бы мне. Сейчас мне никто уже не поможет. Но я был готов попробовать. До того, как ее убили. Тогда я был готов попробовать что угодно.
Это артист, думал Линли, который потерял свое искусство из-за страха. Скрипачу отчаянно нужен какой-то талисман. И он бы поверил, что таким талисманом может стать его мать, что она вернет его к музыке и к инструменту. Проверяя свои рассуждения, Линли спросил:
— Как, мистер Дэвис?
— Что?
— Как ваша мать могла бы помочь вам?
— Согласившись с папой.
— Согласившись? В чем?
Дэвис помолчал, думая над вопросом, а когда ответил, Линли понял, насколько велика разница между тем, что происходит в профессиональной жизни музыканта, и тем, что говорится публике.
— Согласившись с тем, что со мной все в порядке. Согласившись с тем, что у меня временное помутнение в мозгах на нервной почве или что-то в этом роде. Вот чего хотел от нее папа. Он обязательно уговорил бы ее согласиться с ним. Все остальное просто немыслимо. Как я уже говорил, в нашей семье принято невысказанное. Но немыслимое… Это было бы слишком сложно. — Он издал слабый смешок,
