«Я имею в виду остальное: невозможность сказать прямо, что Я думаешь».
«Пришлось стать дипломатом, — ответила она. — Это моя Анжелика. — Она указала на девочку, сидящую на колене у Перри. — А это Анастасия. Кстати, у нее тоже есть талант к музыке».
Я ждал, что она назовет старших дочерей мужа. Когда этого не случилось, я задал обязательный в данном случае вопрос о том, на каком инструменте играет Анастасия. На арфе, получил я ответ. Как это в духе Сары Джейн, подумал я. В ней всегда было что-то от времен Регентства, как будто она попала в наш мир со страниц романа Джейн Остин. Она больше приспособлена к эпохе обстоятельных писем, кружев ручной работы и безобидных акварелей, чем к суматошной деятельности современной жизни. Я не могу представить себе, чтобы Сара Джейн трусцой бежала по Риджентс-парку с мобильным телефоном, прижатым к уху, — это почти так же невозможно, как представить ее за тушением пожара, добычей угля или управлением яхты. То есть вполне предсказуемо, что, узнав о намерении старшей дочери заняться музыкой, Сара Джейн склонила ее к игре на арфе, а не на электрической гитаре. И я уверен, что материнское руководство было осуществлено решительно и искусно, так что девочка, возможно, и не почувствовала его.
«Конечно, с тобой ей не сравниться, — сказала Сара Джейн, предъявляя мне другую фотографию, на этот раз с одной Анастасией, которая изящно вытянула руки (к несчастью, короткопалые, как и у ее матери), чтобы дотянуться до струн. — Но она делает успехи. Надеюсь, ты послушаешь ее как-нибудь. Когда у тебя будет время, само собой. — И она вновь испустила трель, которую считала смехом. — Ах, какая жалость, что Перри в отъезде. Я бы хотела, чтобы он познакомился с тобой, Гидеон. Ты приехал, потому что выступаешь в Челтнеме?»
Я сказал ей, что здесь у меня нет концерта, но больше ничего не стал объяснять. Она, очевидно, не слышала о происшествии в Уигмор-холле, и лучше было не касаться этого события в разговоре с Сарой Джейн. Поэтому я сказал ей только, что надеялся поговорить с ней о смерти моей сестры и о суде, последовавшем за ней.
«А-а. Да. Понятно», — кивнула она и уселась на пухлый диван цвета свежескошенной травы, а мне указала на кресло, на обивке которого разыгрывалась охотничья сцена в приглушенных осенних тонах с участием собак и оленя.
Как мне было известно из опыта, далее должны были последовать вопросы: «Почему? Почему сейчас? Зачем копаться в том, что давно прошло, Гидеон?» Но к моему удивлению, их не последовало. Вместо этого Сара Джейн посерьезнела, скрестила ноги, сложила руки одну на другую — та, что с сапфиром, легла сверху — и подняла на меня внимательный взгляд, в котором не было ни капли настороженности, с какой обычно встречали люди мои расспросы на эту тему.
«Что именно ты хотел бы узнать?» — спросила она.
«Все, что вы сможете рассказать мне. Например, о Кате Вольф. О том, что она за человек, легко ли было жить с ней в одном доме».
«Да, конечно, — негромко произнесла Сара Джейн, собираясь с мыслями. Потом она начала свой рассказ: — Ну, мне с самого начала было ясно, что она не подходит для работы в качестве няни твоей сестры. Со стороны твоих родителей было ошибкой нанимать ее, но они не видели этого, пока не стало слишком поздно».
«Мне говорили, что она любила Соню».
«О, несомненно любила. Нельзя было не полюбить Соню. Такая хрупкая малышка, такая болезненная — что и неудивительно, при ее-то состоянии, — но до невозможности славная и забавная, как, в общем-то, и все младенцы. Но Катя Вольф была слишком занята другими вещами, и это мешало ей посвятить всю себя Соне. А работая с детьми, ты должен полностью отдаваться им, Гидеон. Одной любовью не обойдешься, она рассыплется при первых же слезах и капризах».
«Какими вещами была занята Катя?»
«Уход за детьми не был для нее основным делом жизни. Это было лишь временное занятие, возможность перебиться и заработать деньги на то, к чему она действительно стремилась. Она мечтала стать модельером, хотя бог знает почему, учитывая совершенно дикие костюмы, которые она мастерила себе. То есть она собиралась работать на твоих родителей ровно столько, сколько потребуется для того, чтобы скопить достаточно денег для поступления в… поступления туда, где готовят модельеров, в колледж какой-то, наверное. Это первое».
«Было что-то еще?»
«Слава».
«Она хотела прославиться?»
«Нет, она уже стала известной: она была девушкой, которая перелетела через Берлинскую стену и на руках у которой погиб ее друг».
«Умер у нее на руках?»
«Хм, ну да. Так она рассказывала. У нее была тетрадь, куда она вклеивала все интервью, которые давала, все статьи из газет и журналов, где говорилось о ней, а о ней после того полета писали во всем мире. Если послушать ее, то кажется, будто это она сама придумала, сделала и надула тот воздушный шар, в чем я глубоко сомневаюсь. Я всегда говорила, что ей крупно повезло остаться единственной выжившей после той авантюры. Если бы парень выжил — не помню его имени, то ли Георг, то ли Клаус, — скорее всего, он рассказывал бы совсем другое насчет того, кто был автором идеи и кто сделал всю работу. То есть она прибыла в Англию с распухшей от самомнения головой, а за год, что провела при монастыре Непорочного зачатия, и вовсе возгордилась. Снова посыпались интервью, потом обед с лордом-мэром, аудиенция в Букингемском дворце… Она психологически не была готова превратиться в ничем не примечательную няню больного ребенка. А что касается физической и ментальной готовности к тому, с чем ей предстояло столкнуться… я уже не говорю о темпераменте… Нет, она не была готова к этому, ни в малейшей степени».
«То есть ей суждено было раньше или позже совершить ошибку», — задумчиво произнес я, и Сара Джейн, очевидно, сумела догадаться, о чем я думаю, потому что заторопилась подправить сказанное ранее: «Я вовсе не имела в виду, что твои родители наняли ее как раз потому, что она не соответствовала выдвигаемым требованиям, вовсе нет, Гидеон. Это было бы ошибочной оценкой тому, что имело место, и из нее следовало бы, что… нет-нет, неважно. В общем, это не так».
«И все же было очевидно с самого начала, что Катя не справится со своими обязанностями?»
«Это было очевидно, но только тем, кто присматривался к ней, — ответила Сара Джейн. — Ну а мы с тобой больше остальных членов семьи находились там, где были Катя с малышкой, так что мы могли и видеть, и слышать. И в доме мы четверо бывали гораздо чаще, чем твои родители, ведь они работали. Так что мы знали больше остальных. По крайней мере, я».
«А мои бабушка с дедушкой? Где были они?»
«Должна сказать, твой дед частенько ходил вокруг да около Кати. Он симпатизировал ей и любил находиться в ее обществе. Но он ведь был не совсем в себе, если ты понимаешь меня. Вряд ли он заметил бы что-нибудь необычное, а если бы и заметил, то не стал бы говорить об этом».
«Необычное?»
«Ну да. Например, Соня плачет, оставленная одна. Или Катя уходит из дома, когда девочка ненадолго заснула днем. Телефонные разговоры во время кормления. Общая нетерпеливость и раздражение, если Соня капризничает. То есть такие мелочи, которые вызывают определенные вопросы и беспокойство, но которые нельзя назвать грубой небрежностью».
«Вы кому-нибудь говорили о них?»
«Говорила. Твоей матери».
«А папе?»
Сара Джейн подскочила на диване. «Кофе! Я совсем забыла!» — воскликнула она и, извинившись, скрылась на кухне.
«А папе?» В комнате стояла тишина, с улицы тоже не доносилось ни звука, и мой вопрос, казалось, отскакивал от стен, как: в каньоне. «А папе?»
Я встал с кресла и подошел к одной из двух стеклянных полок, поблескивающих дверцами по обеим сторонам камина. Меня привлекло ее содержимое: четыре полки, заставленные старинными куклами всех форм и размеров, всех возрастов — от младенцев до стариков, одетые в костюмы различных исторических
