кто работает в прачечной. Им достаточно лишь обладать терпимостью к бесконечной скуке и. невыносимой жаре.
— Так значит, вы ездили не на своей машине?
Пока Нката задавал этот вопрос, Ясмин пересекла комнату и села рядом с Катей на диван. Она сложила лежащие на кофейном столике журналы и газеты в две аккуратные стопки. Закончив с этим, она положила руку Кате на колено, глядя на Нкату через невидимую границу, проведенную ею столь же явно, как если бы она нарисовала ее мелом на ковре.
— Чего ты хочешь от нас, легавый? — спросила она. — Говори или уходи.
— А у вас есть машина? — спросил ее Нката.
— И что с того?
— Я бы хотел взглянуть на нее.
Теперь в диалог вмешалась Катя:
— Зачем? И вообще, с кем вы хотели поговорить, констебль, со мной или с Ясмин?
— К этому мы еще вернемся, — сказал Нката. — Где машина?
Обе женщины на секунду замолчали, и во время этой паузы возобновившийся шум воды поведал всем, что Дэн приступил к полосканию париков. Первой нарушила молчание Катя, сделав это с уверенностью человека, который два десятилетия провел, изучая свои права при общении с полицией:
— У вас есть ордер? И если есть, то на что именно?
— Не думал, что мне понадобится ордер, чтобы просто поговорить.
— Поговорить о машине Ясмин?
— Машине миссис Эдвардс? Ага. Понятно. Так где она? Нката постарался не выглядеть самодовольным. Немка все равно вспыхнула, поняв, что дала промашку из-за собственного недоверия и неприязни к Нкате.
— Да чего тебе от нас надо, приятель? — взорвалась Ясмин. В ее голосе отчетливее зазвучало беспокойство, и рука ее крепче сжала колено Кати. — Хочешь обыскать мою машину — без ордера тебе не обойтись, ты понял?
Нката спокойно возразил:
— Я не хочу обыскивать ее, миссис Эдвардс. Но, тем не менее, взглянул бы на нее.
Женщины обменялись взглядами, после чего Катя встала и исчезла на кухне. Там открылись и закрылись дверцы шкафчика, с легким стуком встал на плиту чайник, зашипела газовая горелка. Ясмин же осталась сидеть, прислушиваясь к звукам на кухне, как будто ожидала получить оттуда какой-то сигнал. Очевидно, звуки приготавливаемого чая этим сигналом не были. Наконец она поднялась на ноги и схватила ключ, висящий на крючке у входной двери.
— Пошли, — сказала она Нкате и вышла из квартиры, не надев пальто несмотря на плохую погоду.
Катя Вольф осталась в доме.
Ясмин быстрыми шагами пошла к лифту, не заботясь о том, поспевает ли за ней полицейский. Когда она двигалась, ее длинные, доходящие до лопаток косички издавали мелодичный перезвон, гипнотический и приятный на слух, и Нката обнаружил, что как-то странно реагирует на эту музыку. Сначала он ощутил реакцию в горле, потом — в глазах, затем — в груди. Он заставил себя сосредоточиться на деле и выглянул из окна подъезда вниз, на стоянку перед домом. Чуть дальше, в конце улицы, виднелась Мэнор-плейс с ее рядами допотопных зданий — воплощением того, во что превращается жилой квартал при многолетнем попустительстве городских властей. В лифте он спросил Ясмин:
— Вы росли в этом районе?
Женщина лишь молча смерила его взглядом, и ему пришлось заняться разглядыванием надписей на стенках лифта: «Ешь меня, пока не закричу» и тому подобных перлов, выведенных лаком для ногтей. Эти граффити напомнили ему о матери. Она ни за что бы не допустила подобных проявлений творчества в своем подъезде, как не позволила бы нецензурному слову оскорбить ее слух. Элис Нката оказалась бы в лифте с растворителем и тряпкой в руках еще до того, как высох бы лак. Размышляя о своей достойной матери, о том, как она сумела сохранить свое достоинство в обществе, которое прежде всего видело в ней чернокожую и только потом — женщину, и о том, что принес ей этот день, Нката улыбнулся.
— Значит, тебе нравится власть над женщинами? Поэтому ты подписался в копы?
Нката хотел сказать Ясмин, что ей лучше не ухмыляться, и не потому, что при этом кривится ее лицо и шрам на губе растягивается так, что, кажется, вот-вот лопнет, а потому, что ухмылка придает ей испуганный вид. А на улицах страх — это враг женщины. Но вслух он произнес только:
— Извините. Просто подумал о маме.
— «О маме!» — передразнила его Ясмин, закатив глаза. — А теперь еще заявишь, будто я тебе ее напоминаю, да?
От этого предположения Нката расхохотался и сквозь смех выговорил:
— Вовсе нет, подруга.
Ясмин сузила глаза. Лифт остановился, и дверь отъехала в сторону. Женщина быстро вышла на улицу.
На стоянке, отделенной от дома высохшим газоном, выстроилось несколько автомобилей, которые в целом свидетельствовали о невысоком экономическом статусе жителей квартала Доддингтон-Гроув. Ясмин Эдвардс подвела Уинстона Нкату к «фиесте», задний бампер которой привалился к кузову машины, как
пьяница к фонарному столу. Некогда красная краска практически полностью окислилась, превратившись в ржавчину. Нката внимательно осмотрел машину со всех сторон. На правой фаре он нашел трещину, но других наружных повреждений не обнаружил, если не считать косо висящего заднего бампера.
Он присел перед капотом «фиесты» на корточки и заглянул под нее, подсвечивая себе фонариком, чтобы разглядеть днище. То же самое он неторопливо проделал и со стороны багажника. Ясмин Эдвардс молча стояла поодаль, обхватив себя руками и подрагивая от холода. Тонкая летняя кофточка не защищала ее от ветра и припустившего дождя.
Закончив осмотр, Нката выпрямился.
— При каких обстоятельствах была разбита фара, миссис Эдвардс? — спросил он.
— Какая фара? — Ясмин подошла к капоту и взглянула на фары. — Не знаю, — сказала она, и впервые после того, как она узнала, чем Нката зарабатывает на жизнь, в ее голосе не прозвучало агрессии. Она провела пальцем по неровной трещине на стекле. — Фары горят как обычно, я и не замечала ничего.
Она начала дрожать, но, пожалуй, скорее от холода, чем от тревоги. Нката снял свое пальто и протянул ей.
— Наденьте.
Она взяла пальто. Нката подождал, пока она засунет руки в рукава, пока поплотнее запахнет пальто и поднимет воротник. Потом он спросил:
— Вы обе водите эту машину, миссис Эдвардс? Это так, верно? Вы обе водите ее — и вы, и Катя Вольф?
Едва он успел договорить, Ясмин мгновенно сбросила пальто и швырнула его обратно Нкате. Если и возникло между ними иное чувство, чем неприкрытая враждебность, он умудрился задавить его в самом начале. Ясмин взглянула наверх, туда, где Катя Вольф готовила чай. Потом перевела взгляд на Нкату и спросила ровным голосом, снова обхватив себя руками:
— Все? Еще вопросы будут?
— Да. Где вы были прошлой ночью, миссис Эдвардс?
— Здесь, — ответила она. — А где же мне быть? У меня сын, и ему нужна мать, если ты сам не заметил.
— И мисс Вольф тоже была дома?
— Да, — сказала Ясмин, — и Катя тоже была с нами.
Но интонация, с какой она произнесла эти слова, подсказывала, что факты могут говорить обратное.
Когда человек лжет, в нем обязательно что-то меняется. Нкате говорили это тысячу раз.
