И он действительно был лучше, он во многом отличался от знакомых мужчин Ясмин. Только в главном он был таким же, как все.
Всегда непросто понять, что соединяет мужчину и женщину. О, на первый взгляд все выглядит однозначно: твердый пенис и горячая вагина, — но на самом деле все не так. Невозможно объяснить это: ее историю и историю Роджера, ее страхи и его безграничное отчаяние, их взаимные нужды и невысказанные представления о том, каким должен быть идеальный партнер. Есть только то, что случилось. А случилась утомительная череда обвинений, рожденных его пагубными привычками, и еще более утомительная череда оправданий, жалких и бездоказательных, служивших поводом для нового витка обвинений. К этому добавилась растущая паранойя, подпитываемая наркотиками и алкоголем, и в конце концов Ясмин захотела изгнать Роджера из своей жизни, из жизни своего ребенка, из своей квартиры, и пусть их сын вырастет безотцовщиной, подобно большинству детей в их районе, пусть так, хотя она и обещала себе, что Дэниелу не придется провести начало жизни в паутине женского окружения.
Однако Роджер отказывался уходить. Он сопротивлялся. Он боролся в буквальном смысле слова. Он боролся, как мужчина борется с другим мужчиной, молча, яростно, сжав кулаки. Но у нее в руках оказалось оружие, и она им воспользовалась.
Ей пришлось отсидеть пять лет. Ее арестовали и вынесли обвинительный приговор. Она шести футов ростом, выше мужа на пять дюймов, так почему же, господа и дамы присяжные, эта женщина сочла необходимым прибегнуть к ножу, чтобы остановить его, когда он, по ее словам, стал вести себя агрессивно? Он был под воздействием посторонних веществ, как это называется, поэтому большинство его тумаков и ударов в цель не попадали, лишь задевали ее тело, вместо того чтобы наносить раны или тем более ломать кости. И все-таки она ударила этого несчастного ножом, причем она-то в цель попала, и не один раз — восемь раз она вонзила лезвие в тело мужа.
Разумеется, расследование, проводимое местной полицией, требовало еще крови. Теперь уже ее крови, не Роджера. А у нее за спиной не было ничего, кроме ее истории. Истории о том, как симпатичный парень, удрученный неудачным романом, замечает красивую девушку, которая прячется от мира. Он выманивает девушку из ее убежища, она обещает ему нектар забвения. И стоит ли беспокоиться, если он балуется наркотиками и любит выпить? Она привыкла к такому поведению с детства и готова его принять. Но стремительное обнищание и требование, чтобы она зарабатывала деньги по ночам — в дверных проемах, в машинах или в городском парке, прислоняясь к дереву с широко расставленными ногами, — этого она не могла принять от Роджера Эдвардса.
— Убирайся, убирайся! — кричала она на него.
И потом соседи вспомнили только ее крик и эти слова.
— Вы просто расскажите нам, как все было, миссис Эдвардс, — уговаривали ее копы над окровавленным и бездыханным телом ее мужа. — Вам нужно лишь рассказать нам, а уж мы разберемся с этим.
И она рассказала полиции свою историю, в результате чего провела пять лет в тюрьме. Пять лет в тюрьме — вот как они с этим разобрались. Эти пять лет были украдены у нее и у ее сына, она вышла ни с чем и следующие пять лет провела в трудах, планах, просьбах и долгах, попутно пытаясь возместить себе и сыну утраченное. Так что Катя права, Ясмин знала это. Только идиот мог поверить тому, что говорит легавый.
Но дело было не только в словах копа об отсутствии Кати на работе, дома, где угодно. Была еще машина с трещиной на фаре. Доверять тому чернокожему легавому или нет, не важно; машина врать не может.
И поэтому Ясмин сказала:
— Ты знаешь, одна фара на машине треснула. Он, тот сыщик, вчера все разглядывал ее. Спрашивал меня, где разбили фару.
— Теперь ты меня об этом спрашиваешь?
— Ну да. — Ясмин ожесточенно драила старую ванну, как будто могла мочалкой и порошком соскрести пятна металлической основы, проглядывавшие сквозь истертый фаянс. — Я не припомню, чтобы наезжала на что-нибудь. А ты?
— Зачем ему это? Какое ему дело до того, где мы разбили фару?
Катя закончила чистить зубы и приблизила лицо к зеркалу, разглядывая себя. Так же разглядывала себя и Ясмин в первые месяцы свободы, словно проверяя, действительно ли она здесь, в этой комнате, без охраны, без решеток, без замков и ключей, и пытаясь не прийти в ужас от лежащих перед ней пустых, не втиснутых в жесткий режим лет.
Катя ополоснула лицо и вытерлась. Она отвернулась от раковины, наблюдая за тем, как Ясмин заканчивает мыть ванну. Когда краны были завернуты, Катя заговорила снова:
— Почему он привязался к нам, Яс?
— К тебе. Я ему не нужна, — сказала Ясмин. — Дело в тебе. Так как разбилась фара?
— Я даже не знала, что она разбита, — ответила Катя. — Я не смотрела… Яс, ты сама часто осматриваешь капот? Ты сама знала, что фара треснула, пока он не показал тебе? Нет? Может, она уже месяц как треснула. Там большая трещина? Свет горит? Наверное, кто-то неудачно дал задний ход на стоянке. Или на улице.
Верно, думала Ясмин. Но что-то слишком торопливое, слишком тревожное в словах Кати не позволяло Ясмин поверить ей. И почему она не спросила, какая фара разбита? Разве не логично было бы поинтересоваться, какая именно фара не в порядке?
Катя добавила:
— И может, это случилось, когда за рулем была ты, а не я, раз ни одна из нас не знала, что фара разбита.
— Да-а, — признала Ясмин. — Может, итак.
— Тогда…
— Он хотел знать, где ты была. Он пошел сначала к тебе на работу и расспросил про тебя.
— Это он так говорит. Но если бы он в самом деле говорил с управляющей и если бы она в самом деле сказала ему, что я прогуляла четыре дня, то почему он передал эту информацию только тебе, а мне нет? Я же была рядом, в одной комнате с вами. Почему он не спросил у меня? Подумай об этом. Ты сама поймешь, что это значит: он хочет разделить нас, потому что так ему будет проще добиться своей цели. И если у него это получится — разделить нас, тогда тратить время и силы на то, чтобы вновь помирить нас, он не станет. Даже если получит то, что хотел… уж не знаю, что именно.
— Он расследует какое-то дело, — сказала Ясмин. — Не знаю точно. Так что… — Она вздохнула так глубоко, что в легких закололо. — Есть что-нибудь, что ты не говоришь мне, Катя? Ты ничего от меня не скрываешь?
— Вот на это он и рассчитывал, — сказала Катя. — Именно так он все и задумывал.
— Но ты мне не отвечаешь.
— Потому что мне нечего ответить тебе. Потому что я ничего не прячу. Ни от тебя, ни от кого-то другого.
Она не сводила с Ясмин глаз. Ее голос был тверд. В них было обещание — ив глазах Кати, и в ее голосе. И еще в них было напоминание Ясмин о том, что между ними существовало, об утешении, которое предложила одна и с благодарностью приняла другая, о том, что выросло из того утешения, как это помогло им выжить. Но сердце не рождает ничего вечного. Ясмин Эдвардс выучила это на собственном опыте.
— Катя, ты бы сказала, если бы… — заговорила она и остановилась.
— Если бы что?
— Если бы…
Катя опустилась на пол возле ванны, рядом с Ясмин, медленно провела пальцами по изгибу ушной раковины подруги.
— Ты пять лет ждала, когда я выйду, — сказала она. — Нет никакого «если бы», Яс.
Они целовались долго и нежно, и Ясмин не удивлялась себе, как удивлялась раньше: «С ума сойти, я целую женщину… она трогает меня… я позволяю ей трогать меня… Ее рот здесь, там, он касается меня там, где мне этого хочется… это женщина, и то, что она делает… да, да, мне это нравится, да». Сейчас она думала только о том, как хорошо ей с Катей, как спокойно и легко.
