— Ему известно, что я здесь, но он меня не присылал, — ответил Сент-Джеймс.
Потом осторожно объяснил ей, что именно привело его на остров. И закончил:
— Адвокат мисс Ривер сообщил мне, что вы именно тот свидетель, на чьих показаниях строит свое дело инспектор Ле Галле. Я пришел спросить вас о том, что вы видели.
Она отвела глаза.
— Мисс Ривер, — сказала она.
— Она и ее брат гостили здесь несколько дней перед убийством, как я понял.
— И она попросила вас помочь ей избежать обвинения в том, что случилось с Ги?
— Я ее еще не видел, — ответил Сент-Джеймс — И не говорил с ней.
— Тогда почему?
— Она и моя жена давние подруги.
— И ваша жена не верит, что ее давняя подруга могла убить моего брата?
— Весь вопрос в мотиве, — ответил Сент-Джеймс — Насколько хорошо мисс Ривер успела узнать вашего брата? Может быть, они познакомились еще до ее визита сюда? Ее брат ничем этого не подтверждает, но он мог и не знать. А вы?
— Если она когда-нибудь бывала в Англии, то не исключено. Она могла встретить Ги. Но только там. Ги никогда не был в Америке. Это я знаю точно.
— Знаете?
— Он, конечно, мог поехать и не сказать мне, но я не понимаю зачем. Или когда. Если он туда и ездил, то давным-давно. С тех пор как мы здесь, на Гернси, он туда не выезжал. Он бы сказал мне. За те девять лет, что он ушел от дел, он почти никуда уезжал и всегда сообщал мне, где его можно найти. Это было его достоинством. Точнее, это было одним из многих его достоинств.
— И ни у кого не могло быть ни малейшего повода его убить? Ни у кого, кроме Чайны Ривер, которая, похоже, убила его просто так?
— Мне это тоже непонятно.
Сент-Джеймс отошел от макета и сел в кресло напротив Рут Бруар, так что между ними оказался круглый столик. На нем стояла фотография, и он взял ее, чтобы рассмотреть поближе: большая еврейская семья собралась за обеденным столом, мужчины в ермолках сидят, женщины стоят за ними с раскрытыми книжечками в руках. С ними двое детей, маленькая девочка и мальчик. Девочка в очках, на мальчике полосатые подтяжки. Во главе группы патриарх, готовый разломить большую мацу. Позади него, на буфете, серебряный подсвечник с семью зажженными свечами, продолговатые тени от которых падают на картину на стене, а рядом с патриархом стоит женщина — судя по тому, как она продела свою руку ему под локоть и склонила голову на его плечо, это его жена.
— Это ваша семья? — спросил он у Рут Бруар.
— Мы жили в Париже, — ответила она. — До Освенцима.
— Я понимаю.
— Нет, вряд ли. Такое никто не может понять.
Сент-Джеймс согласился:
— Вы правы.
Его согласие отчасти удовлетворило Рут Бруар, как, может быть, и осторожность, с которой он вернул фотографию на место. Она посмотрела на макет в середине комнаты и без всякой злобы заговорила:
— Я могу рассказать вам лишь о том, что сама видела в то утро, мистер Сент-Джеймс, И о том, что я сама делала. Я подошла к окну в моей спальне и смотрела, как Ги выходил из дома. Когда он поравнялся с деревьями и вышел на аллею, она пошла за ним. Я ее видела.
— Вы уверены, что это была именно Чайна Ривер?
— Сначала я сомневалась, — ответила она, — Пойдемте. Я вам покажу.
И она повела его назад по темному коридору, стены которого были увешаны старыми гравюрами с изображениями дома. Не доходя до лестницы, отворила какую-то дверь и впустила Сент-Джеймса в комнату, судя по всему — свою спальню: в ней стояла простая, но хорошая старинная мебель и висел огромный вышитый гобелен. На нем были изображены несколько сюжетов, которые складывались в одну историю, как на гобеленах в докнижные времена. Это была история спасения: бегство в ночи от приближающейся чужеземной армии, дорога к морю, плавание по бурным волнам, прибытие на незнакомый берег. Только два персонажа переходили из одной сцены в другую: маленькая девочка и мальчик.
Рут Бруар шагнула в неглубокую оконную нишу и отодвинула прозрачные панели, закрывавшие стекло.
— Подойдите, — позвала она Сент-Джеймса. — Взгляните.
Сент-Джеймс подошел и увидел, что окно выходило на фасад. Под ним делала круг подъездная аллея, огибая участок земли, засаженный травой и кустарниками. За ними спускалась к удаленному коттеджу лужайка. Деревья плотно обступали его со всех сторон, и живой стеной стояли вдоль аллеи.
Брат вышел из дома через главный вход, по своему обыкновению, рассказала Рут Бруар Сент- Джеймсу. На ее глазах он пересек лужайку и пошел через рощу к коттеджу. Чайна Ривер вышла из-под тех деревьев и пошла за ним. Ее было хорошо видно. Она была в черном. На ней был плащ с поднятым капюшоном, но Рут сразу поняла, что это она.
— Как? — поинтересовался Сент-Джеймс,
Ему было ясно, что воспользоваться плащом Чайны мог кто угодно. По самой своей природе он подходил как мужчине, так и женщине. И разве поднятый капюшон не навел мисс Бруар на мысль о том, что…
— Я полагалась не только на свое зрение, мистер Сент-Джеймс, — ответила ему Рут Бруар. — Мне показалось странным, что она шла за ним по пятам так рано утром, без всякой видимой причины. Меня это встревожило. Я подумала, что могла ошибиться, и пошла в ее комнату проверить. Ее там не оказалось.
— Возможно, она была где-то в доме?
— Я смотрела. В ванной. В кухне. В кабинете у Ги. В гостиной. В галерее наверху. Ее не было нигде в доме, мистер Сент-Джеймс, потому что в тот момент она шла по пятам за моим братом.
— А вы были в очках, когда увидели ее внизу, среди деревьев?
— Вот поэтому я и обыскала дом, — сказала Рут. — Потому что когда я подошла к окну в первый раз, очков на мне не было. Мне показалось, что это она, — у меня хорошая память на рост и фигуру, — но я хотела убедиться.
— Почему? Вы в чем-то ее подозревали? Или кого-то другого?
Рут вернула прозрачные занавески на место. Ладонями разгладила тонкую ткань. При этом она говорила:
— Кого-то другого? Нет. Нет. Конечно нет.
То, что она словно обращалась к этим занавескам, заставило Сент-Джеймса задать следующий вопрос.
— Кто еще был тогда в доме, мисс Бруар?
— Ее брат. Я. И Адриан, сын Ги.
— А какие у него были отношения с отцом?
— Хорошие. Замечательные. Они редко встречались. Его мать давным-давно позаботилась об этом. Но они очень любили друг друга, хотя и мало виделись. Разумеется, у них были свои разногласия. А у кого их нет? Но в них не было ничего серьезного, в этих разногласиях. Ничего такого, что нельзя было бы преодолеть.
— Вы в этом уверены?
— Конечно уверена. Адриан… Он хороший мальчик, просто у него была тяжелая жизнь. Его родители ссорились, когда разводились, каждый тянул ребенка в свою сторону. Он-то любил обоих, но его заставили выбирать. После такого люди перестают друг друга понимать. Становятся как чужие. И это нечестно.
Почувствовав дрожь в своем голосе, она сделала глубокий вдох, словно пытаясь унять ее.
— Они любили друг друга так, как могут любить только отец и сын, не имеющие ни малейшего понятия о том, что за человек каждый из них.
— А до чего, по-вашему, может довести такая любовь?
— Не до убийства. Уверяю вас.
