Она стала собирать и натягивать одежду, чувствуя, что его соки уже потекли из нее; она понимала, что вся пропиталась запахом страстного соития. Нужно было что-то с этим делать, но она не могла сейчас ни о чем думать.
Должно быть, Грифф чувствовал то же самое, потому что, одевшись, он снова прижал ее к себе и поцеловал.
— Я обязательно что-нибудь придумаю, — сказал он.
И Ульрика поцеловала его. «Колосс», большой и беспокойный, перестал существовать, не видный за дверью ее кабинета.
Наконец он со смехом оторвался от ее губ и прижал к своему плечу ее голову.
— Ты ведь всегда будешь со мной, да? — спросил он. — Ты всегда будешь здесь, правда, Рика?
Она подняла голову.
— Вроде бы я никуда исчезать не собиралась.
— Я рад. Теперь мы снова вместе. Навсегда.
— Да.
Он погладил ее щеку и снова прижал Ульрику к плечу.
— Так ты скажешь?
— Мм…
— Рика! Ты скажешь?
Ульрика оторвалась от его плеча и глянула на него.
— Что? — спросила она.
— Что мы вместе. Мы хотим друг друга; знаем, что это неправильно, но не можем остановиться. Поэтому каждый раз, когда нам выпадает такая возможность, ничто не имеет значения. Ни время суток, ни день недели. Ничто. Мы делаем то, что не можем не делать.
Она заглянула в его пытливые глаза — как же они близко! — и вдруг почувствовала холод, разлившийся в воздухе.
— О чем ты говоришь?
Грифф хохотнул — добродушно, как и подобает нежному и снисходительному любовнику. Она отодвинулась.
— Что-то не так? — спросил он тогда.
— Где ты был? — спросила Ульрика. — Скажи мне, где ты был?
— Я? Когда?
— Ты знаешь когда, Гриффин. Потому что теперь я понимаю, ради чего все это было, — Она обвела рукой комнату, имея в виду произошедший только что эпизод. — Ради тебя. Ты все делаешь только ради себя. Господи. Все вокруг тебя вертится. Хотел меня так одурманить, чтобы я сказала что угодно. Пришли бы копы, и я бы костьми легла, лишь бы они не приглядывались к человеку, с которым я трахаюсь.
Грифф изобразил на лице крайнее удивление, но она не поверила. Не тронул ее и вид оскобленной невинности, пришедший на смену удивлению. Где бы он ни был восьмого числа, ему нужно алиби. И, убежденный, что они судьбой предназначены любить друг друга, он ни на мгновение не усомнился, что она предоставит такое алиби.
— Ах ты, эгоистичный подонок! — выговорила она.
— Рика…
— Убирайся! Вон из моей жизни!
— Что? — пробормотал он. — Ты увольняешь меня?
Она хрипло рассмеялась, она хохотала над собой и над своей глупостью.
— Ты действительно не видишь ничего, кроме себя. Нет, не увольняю. Не надейся отделаться так просто. Я хочу, чтобы ты был здесь, у меня на глазах. Я хочу, чтобы ты прыгал, когда я скажу: «лягушка».
Невероятно, но он предпринял еще одну попытку добиться своего:
— Но ты скажешь копам?…
— Поверь мне, я скажу им все, что они захотят услышать.
Линли решил, что Хейверс заслужила право присутствовать на втором допросе Барри Миншолла, ведь это именно она его вычислила. Поэтому он зашел в оперативный центр, где она корпела над сбором информации о продавце солей для ванны из Стейблз-маркета. Он лишь сказал, чтобы она следовала за ним, и, уже спускаясь по лестнице на пути к подземной стоянке, посвятил коллегу в детали.
— Держу пари, он хочет предложить сделку, — сказала Хейверс, когда Линли рассказал, что Барри Миншолл готов говорить. — У этого типа рыльце в пушку и в грязи, захочет отмыться — не спасет и целая фабрика по производству стирального порошка. Попомните мои слова. Так вы пойдете ему навстречу, сэр?
— Это же подростки, Хейверс. Вчерашние дети. Я не стану умалять ценности отнятых жизней, позволив убийце избежать заслуженной участи — а именно пожизненного пребывания в очень неприятном заведении, чьи обитатели крайне недружелюбно относятся к растлителям малолетних.
— Не думаю, что меня это сильно огорчает, — заметила Хейверс.
Несмотря на то, что она была согласна с его точкой зрения, Линли все еще испытывал потребность в дальнейшей аргументации. Ему казалось, что только самые жесткие меры помогут излечить болезнь, поразившую общество.
— В какой-то момент, Хейверс, у нас не останется выбора, — сказал он. — Нам придется стать страной, в которой нет лишних детей. Нельзя жить так, будто всем все позволено и никого ничего не волнует. Поверьте мне, я буду только рад преподать на примере мистера Миншолла наглядный урок всем, кто считает двенадцати-тринадцатилетних детей такими же расхожими материалами, как картонные коробки из-под пиццы.
Линли остановился на лестничной площадке и посмотрел на Хейверс.
— Извините за проповедь, — сказал он виноватым голосом.
— Да ничего. Ваше право. — Она задрала голову, указывая на верхние этажи здания. — Но, сэр… — Она замолчала в нерешительности, что было абсолютно не в ее привычках. — Тот парень, Корсико.
— А-а, внедренный Хильером репортер? Мы ничего не можем тут поделать. В этом вопросе Хильер прислушивается к Доводам разума не более, чем обычно.
— Пока этот журналист держится в рамках, — успокоила его Хейверс — Дело не в этом. Его, похоже, ничего не интересует, кроме… вас. Хильер говорил, что Корсико будет делать очерки о тех, кто ведет расследование, но мне кажется…
Она явно испытывала неловкость. Линли видел, что ей очень хочется закурить, потому что табак помогает собрать мужество в кулак. Он сам закончил мысль:
— …что это не самая лучшая идея — рассказывать широкой публике об оперативниках.
— Об этом просто не может быть и речи, — подхватила Хейверс — Я не хочу, чтобы какой-то писака копался в моем белье.
— Я сказал Ди Харриман, чтобы она выложила как можно больше сплетен. Расчет таков, что выяснение всех деталей моего неприглядного прошлого надолго его займет. Ди получила инструкции не стесняться, расписывая мои приключения: Итон, Оксфорд, любовные похождения, аристократические хобби вроде парусного спорта, лисьей охоты…
— Ни черта себе, неужели вы…
— Конечно нет. То есть да, но только однажды, когда мне было десять лет, и того раза мне хватило, чтобы возненавидеть охоту всем сердцем. Но Ди может говорить и о затравленных лисах, и о десятках девиц, танцующих по мановению моего пальца, — лишь бы подействовало. Я хочу, чтобы некоторое время репортер не совался с расспросами к членам команды. И если будет на то воля небес — и если Ди хорошо выполнит свою задачу, а все остальные догадаются и подыграют, — то мы завершим следствие еще до того, как он приступит к следующему очерку.
— Но вы же не хотите увидеть свой портрет на первой полосе «Сорс»! — воскликнула Хейверс — «Граф, ставший копом» или тому подобную чушь.
— Такое может только в страшном сне присниться. Но если мой портрет в бульварной газетенке
