домашней одежды, я не представляла. Зато, пройдя вдоль шкафов до конца гардеробной, я нашла очередную дверь и оказалась нос к носу с Полиной. Эта девица что, специализируется на подслушивании?
— И куда я попала? — вопрос дурацкий, но должна же я была что-то сказать?
— Это моя спальня! Нечего сюда соваться! Я позову маму!
— Даже если это твоя спальня, зачем так орать? Я же тебя не съем, не стукну и не стану отбирать у тебя твои вещи! Могла бы и поговорить с сестрой…
Полина попятилась от меня, растопырив руки. Похоже, она не хотела, чтобы я увидела что-то, находящееся у нее за спиной. Вообще-то я не агрессивная, на людей не нападаю. Но тут другой случай. Я двинулась прямо на нее, прикидывая, решится ли моя сестрица схватиться со мной в рукопашную, если окажется, что отступать ей некуда. В ближнем бою у меня шансов не было — мои нынешние сорок пять кэгэ против ее девяноста — это все равно что нападение божьей коровки на бульдозер. Я поискала, чем бы вооружиться. На расстоянии вытянутой руки на одноногом столике стояла длинная тощая ваза с розой. Розу пришлось выкинуть, а вазу взять за горло. Поигрывая вазой, я шагнула к Полине. Вот она-то была в домашнем — без всяких там корсетов, в широком и длинном синем балахоне. Но пятиться в таком наряде — чревато последствиями. И они, последствия, не замедлили явиться — девица наступила на подол, послышался треск рвущейся ткани, и Полина, подвывая, рухнула на ковер. Оставив ее на полу — сама виновата, не надо было пятиться! — я увидела, наконец, что она прятала, — открытую дверцу изразцовой печи, в которой тлели остатки каких-то лохмотьев. Воняло соответствующе — жжеными тряпками. Терять времени было нельзя — я поняла, что это горели улики. В моей руке все еще была узкогорлая ваза, на дне которой плюхалась вода, — ее хватило залить огонь. Из печи вырвалось облачко пара вперемешку с сажей. Помахивая вазой, как дубинкой, я велела Полине идти со мной искать следователя. Слегка подталкивая сестрицу вазой в спину, я заставила толстушку пробежаться до кабинета. Сурмин был там — беседовал с доктором и адвокатом.
— Идите и посмотрите, что эта девушка жгла в печке!
В комнату Полины мы вернулись большой компанией: трое мужчин, мы с Полиной и выплывшая на шум мадам. Следователь приказал принести газету и собственноручно выгреб из печки золу — в ней обнаружились клочки обгоревшей ткани и пара металлических пуговиц, как он заявил, от кальсон. Оставалось выяснять, откуда в печке фрагменты одежды Стремнова. Ни один человек не сомневался, что это они, фрагменты, и есть. Тут, к моему удивлению, меня и доктора попросили удалиться. Продолжая потрясать вазой, я сказала, что с удовольствием бы удалилась, если бы меня это все не касалось, а так как мне позарез нужно выяснить, откуда у сестры кальсоны моего жениха, то я остаюсь, как бы они меня ни выгоняли. Полина спряталась за мать, доктор опять достал свой блокнотик, следователь перемигнулся с адвокатом и шагнул ко мне:
— Я расскажу вам все, что мне удастся узнать, — бархатный баритон прямо-таки обволакивал меня и лишал твердости. Я моментально размякла и отдала ему вазу. Он задержал мою руку в своей чуть дольше, чем требовалось при добровольной сдаче оружия. Или мне показалось?
Через гардеробную я прошла в комнату Анны. Постояла у окна: действительно, снега навалило — аршин… И он все идет и идет… Еще побродила по комнате и остановилась возле пейзажа на мольберте. Картине не хватало живости — импрессионизма, я бы сказала, хотя манера отдаленно и напоминала Борисова-Мусатова — призрачные дамы среди берез. Покопалась в баночках с красками — в рабочем состоянии только белила — нашла подходящую кисточку и добавила кое-где мазки белого. Получилось гораздо интереснее. Долго вытирала кисть тряпкой в пятнах засохшей краски — интересно, где у этой Анны керосин — или чем там они краску оттирают… Теперь руки надо мыть — и я отправилась в ванную. Там мне пришла в голову мысль посмотреть, действительно ли из ванной можно попасть в бильярдную. Я сразу нашла нужную дверь и вышла в уже знакомый коридорчик. Дверь в бильярдную была приоткрыта. Сквозь узенькую щель пробивался свет. Я уже протянула руку, чтобы эту дверь открыть, но голоса из-за двери заставили меня притормозить. Беседовали двое — Сурмин и Шпиндель. Видимо, совмещали приятное с полезным — обсуждение моего дела и игру на бильярде: периодически был слышен стук бильярдных шаров. Отогнав от себя дурацкую мысль, что подслушивать мне, человеку высоких принципов, придется впервые в жизни (что приходилось делать Анне, я не знаю, и ответственности за ее поведение не несу), я постаралась не дышать, чтобы ничего не пропустить. Что меня могут застукать за таким неприглядным делом, меня тоже не остановило, — сами сумасшедшей назвали, а сумасшедшим все можно…
— Ты снова шар смазал! Нет, с тобой сегодня играть нельзя — то у тебя туш, то кикс, то промах… А я вот тебе — труабан… — голос Сурмина.
Подумаешь, от трех бортов… Это даже я могу. Некоторое время слышен был только стук шаров. Я приоткрыла дверь чуть шире.
— Какая игра? Анна у меня из головы не идет… Неужели можно вот так вдруг, в одночасье потерять рассудок? — адвокат переживал.
— Я бы не сказал, что она потеряла рассудок. Памяти лишилась, да. Но в логике рассуждений ей не откажешь… Ну, консилиум завтра решит, что у нее с рассудком и с памятью. А вдруг это игра — ты сам рассказывал, что она неплохая актриса, в любительских спектаклях ей большие роли давали. Так что пусть доктора решают… А там подумаем, как быть. Ты же понимаешь, что главная подозреваемая — Анна. И сообщник у нее, вероятно, был — тут она права. Например, Полина помогала Стремнова держать…
— Только не Полина, она Анну ненавидит — и по большей части из-за меня… Ревность, зависть — ты же знаешь… Как меня Мария Петровна ни уговаривает, не могу я на Полине жениться и всех несчастными сделать — и Полину, и себя, и Анну… Уж скорее, Полина убийца. Согласись, ее объяснения по поводу сокрытия улик неубедительны — подумаешь, испугалась, что нашла в своей комнате узел с одеждой… Она ни на один твой вопрос вразумительно не ответила — 'да', 'нет', 'не знаю'…
— И Полина могла убить, и Мария Петровна — они все под подозрением, все, кто в квартире был! А этот Михаил Терентьев — чем не подозреваемый? Личность мутная: говорит, что не было его ночью — в трактире сидел, а горничная показала, что он из квартиры никуда не отлучался. Даже ты подозреваемый — из-за своей страстной отвергнутой любви мог и зарезать соперника. И проникнуть в спальню Анны тебе просто — у тебя есть ключ от квартиры Марии Петровны.
Шпиндель что-то сказал — я не расслышала. Затем снова голос Сурмина:
— Ладно, не сердись! Я-то тебя не подозреваю… Но этим Мишей стоит заняться. Завтра вызову его к себе — ты проследи, чтобы он не сбежал. Кстати, Анна права и в том, что убивали Стремнова бесчувственного, предварительно раздев — и убивали в ее постели. И для присяжных заседателей этот факт будет главным доводом признать ее виновной. Ну, карамболь! Партия моя!
Сухарь… Ему бильярд важнее Шпинделевой девицы! Что ответил адвокат, я снова не разобрала. Затем мужчины переместились в другой конец комнаты, и кроме нечленораздельного бормотания слышно ничего больше не было. Я вернулась в спальню.
10. Я пишу письмо, снимаю корсет, поливаю себя духами, убеждаюсь, что не всех можно подкупить, а также обнаруживаю зеркало — то самое.
Кот недовольно урчал за креслом, но не показывался. Проигнорировав кошачье возмущение, я уселась в облюбованное Маркизом кресло, чтобы подумать. И что я узнала, поступившись своими моральными принципами? Практически ничего нового. Разве что стала понятной причина ненависти ко мне Полины. Но если она хотела замуж за Шпинделя, ей совершенно не с руки убивать Стремнова — оставшись без жениха, Анна могла снова взяться за адвоката. И что тогда останется влюбленной Полине? А что девица по уши влюблена — это видно невооруженным глазом. Нет, но каков адвокат! Ни слова о том, что маман сватает за него Полину!
Пообещав себе не отвлекаться на посторонние эмоции, я стала думать о мотиве. Мотив надо найти во что бы то ни стало. Не верю я ни в убийство по неосторожности, ни в убийство в состоянии аффекта. Какие аффекты, когда мужика сначала напоили (или одурманили иначе), потом раздели, а потом зарезали. Хотя, может, сначала раздели, а потом одурманили, но тогда уж точно — шерше ля фам! Не в присутствии же мужиков Стремнов добровольно раздевался! И следователь прав — без Анны не обошлось. Вот где она была, когда этого Стремнова раздевали и дурманили, если убийство происходило в ее постели? Если она
