я уже не мог их выманить ни за какие коврижки — они понимали, что спастись можно только там. Скрепя сердце я следил, чтобы они прятались по старшинству, то есть чтобы Тамаска и Мэтси оставались снаружи, пропуская Яну вперед.
Слава богу, это были только уроки.
Глава 27
Жизнь врозь
Мы прожили вместе полтора года: вместе ели, спали и развлекались. Все это время я не ел никакой человеческой еды типа кофе или сэндвичей, не переодевался, не принимал душ и не мыл голову. Я спал исключительно на твердой земле, мочился, как и волки, прямо в вольере, метя таким образом территорию, а прочие экскременты из соображений гигиены аккуратно складывал в пакетик и отдавал волонтерам. Единственной роскошью, которую я себе позволял, была туалетная бумага. Ее запасы мне оставляли в промежутке между двумя воротами. Я ни разу за все это время не покидал вольера — да мне это и в голову не приходило. Я был совершенно счастлив и доволен жизнью. Волчата стали моей семьей, я знал их куда лучше, чем собственных детей, и чем дольше я жил среди них, тем сильнее мне хотелось остаться с ними навсегда. Их мир меня полностью устраивал. Как с любыми детьми, с ними порой бывало нелегко, но, глядя, как они растут и обретают уверенность в себе, как развиваются их характеры, как проявляются и оттачиваются их способности, я испытывал непередаваемые чувства. Подумать только — я для них не чужой и вообще все это отчасти моих рук дело!
Мои контакты с окружающим миром сводились практически к нулю. Что происходило за пределами загона, я не знал и знать не хотел. Только связывался с волонтерами по рации, чтобы заказать еду и обсудить, чья именно туша нам достанется. Эту информацию я учитывал при организации игр, надеясь, что мои волчата научатся ассоциировать разные методы охоты с разными видами пищи. Кроме того, время от времени я просил волонтеров повыть или поставить запись воя то одной, то другой стаи — в качестве прививки от лишней самоуверенности, такого сигнала, мол, вы тут не одни.
Первые несколько месяцев я кормил щенков, как положено, понемножку, но часто, но как только они подросли, переключил их на режим питания, обычный в естественных условиях: голодовка — добыча — обжираловка. Я не просто так упорно стремился привить волчатам повадки их диких сородичей, несмотря на то, что им суждено было до конца дней жить в неволе. Я рассчитывал, что они передадут полученные от меня знания своему потомству, а те — своему, и так далее, из поколения в поколение. И если когда-нибудь британские волки вновь обретут свободу, они сумеют о себе позаботиться самостоятельно. Моя заветная мечта — чтобы им хватило сноровки для выживания и в своем мире, и в нашем.
Итак, мы ели раз в двое суток. Один день целиком посвящался охотничьим играм, то есть моральной и физической подготовке, и только на закате либо на рассвете следующего дня начиналось пиршество. Больше всех охотиться у нас любил Мэтси, самый быстрый и ловкий поэтому за неимением самок я назначил его загонщиком, а на себя брал роль альфа-волчицы, указывая ему мишень. В Айдахо я понял, как важно для волка умение делать запасы — от этого нередко зависит его жизнь. Мои мальчики твердо знают, что изобилие не вечно, что порой в окрестностях подолгу не встречается никого съедобного, что бывают периоды, когда стая не может выходить на охоту. Я закапывал куски мяса в мягкую землю вокруг пруда, поглубже, ниже уровня воды, и оно там хранилось, как в холодильнике. В какой-то момент волонтеры по моей просьбе задерживали поставку очередной туши, растягивая таким образом нашу голодовку до трех или даже четырех дней, и
В день подготовки в зависимости от обещанного мне по рации меню я выкапывал какой-нибудь занимательный предмет и раззадоривал своих воспитанников. Если, допустим, у нас планировался фазан, я размахивал перьями, дразня волчат и поднимая вожделенную игрушку повыше, чтобы им пришлось за ней попрыгать. Так мы узнавали, какой была наша еда при жизни: вот эта, например, умела летать, на земле ее не поймаешь. Я даже просил ребят кидать нам птицу через забор — какой-никакой, а все ж полет. Рыбу я утаскивал в пруд и держал у дна, вынуждая волчат не только лезть в воду, но еще и нырять. Если же местный фермер жертвовал нам целую охапку кроликов после удачной охоты, я доставал кусочек меха, лапку или ухо, а если кто-то привозил оленя — игра строилась вокруг ноги.
Оленьи ноги я хранил бережно, и непременно вместе с копытами. Бегая с такой ногой, бросаясь из стороны в сторону, то и дело резко меняя направление, я изображал удирающее в панике животное, а волчата гонялись за мной, пытаясь завалить добычу. Поначалу они норовили схватить меня сзади и в ответ получали знатный апперкот копытом, а вместе с ним — ценный урок: у кого есть копыта, тот ими брыкается. Я-то предпочел бы вдолбить им, что пинок в горло от защищающего свою жизнь лося приводит к летальному исходу. От моих ударов они останавливались на месте как вкопанные, но боль, похоже, проходила довольно быстро.
Рога помогали мне довести до их сведения следующее правило: атаковать спереди тоже опасно, к тому же жертва в любой момент может развернуться. Как только кто-то из них давал до себя дотянуться, я колол его в бок — между прочим, и настоящие волчьи няньки проделывают нечто подобное. Довольно быстро волчата сообразили, что единственный способ повалить меня на землю — это слаженное, тактически выверенное нападение треугольным построением сбоку. Только выполнив его безупречно, они получали мясо.
После еды мы сначала учились оборонительным воем предупреждать наглых любителей дармовщины: «у нас кусок не отнимешь!», а потом метили территорию через равные промежутки в несколько метров (живи мы в диком лесу, это были бы несколько сотен метров), словно бы запирая на замок ворота крепости. На второй день мы отдыхали и переваривали пищу, а дальше цикл начинался заново.
Как только волонтеры закидывали тушу в вольер, начиналась битва за места, в которой пуще всех страдал наставник, не позволяющий никому зариться на чужую долю. Чем крупнее и сильнее становились мои ученики, тем больше крови я проливал в этих жарких сражениях.
В течение девяти месяцев я питался точно так же, как они: вгрызался в сырое мясо бок о бок с Яной, рыча и клацая зубами, чтобы защитить наши законные ребра от посягательств Тамаски. Потом наконец вспомнил печальный опыт Айдахо и забеспокоился о своем здоровье. Отныне волонтеры поджаривали для меня мясо и клали в пакет с кое-какими овощами, а потом засовывали все это в тушу. Проблема была в том, чтобы найти пакет прежде, чем до него доберутся волки. Периодически им это удавалось. В особенности интересовался моей порцией Тамаска: жареное мясо почему-то приводило его в экстаз. И тут я сталкивался с классической ситуацией, когда ученик таки превосходит учителя. Завладев пакетом, он показывал все, чему научился: рычал и скалился на меня так, что ой-ой-ой. Вернуть мой обед в таком случае не представлялось возможным и приходилось вновь перебиваться сыроедением.
Через полтора года я начал время от времени покидать загон примерно на час, возвращаясь обратно с добычей. Как будто отправлялся на охоту. Поначалу я далеко не уходил — залезал на вершину холма и смотрел, что творится в вольере. Мое отсутствие очень тревожило волков, и больше всех — Тамаску. Но им стоило только позвать меня, как я выл в ответ, сообщая, что я совсем рядом. Первые пару раз они так пугались, что выли не переставая, но вскоре связали мои отлучки с появлением еды и успокоились. Однажды Тамаска отличился — издал потрясающий вой, какого я никогда не слыша,!. Четыре отрывистых звука и один протяжный — определенно это был сигнал тревоги, и я со всех ног бросился обратно. Оказывается, по соседнему обезьяньему вольеру каталось сдутое откуда-то ветром белое пластиковое ведро. Непонятный шум напугал Тамаску, и он послал предостережение отсутствующему члену стаи. А ведь мы ничего подобного еще не проходили. Зато он уже владел призывным воем и коротким оборонительным лаем, вот и соединил два сигнала, получив в итоге «авральную телеграмму» для дальних расстояний. Для меня это был незабываемый день. Ученик выступил с блеском, вновь превзойдя учителя.
О расставании больно было даже думать, но я понимал, что ребятам пора осознавать себя как полноценную стаю, независимую от моей персоны. И хотя наша совместная жизнь продолжалась еще
