образом переключилось на еду: Ральф набросился на завтрак с жадностью перезимовавшего медведя, в два присеста уписав гигантскую порцию. Смит и Джемм ворковали, их ноги флиртовали под столом, и Ральф предпочел побыстрее убраться. Сунул в рюкзак радиоприемник, горсть мини-батончиков «Марс» и свитер, сцапал без спросу велосипед Смита и шлем — и покатил по дорожке. Джемм со Смитом махали ему вслед из окна, обнявшись и сияя улыбками гордых родителей. Родителей? Тошнотворное сравнение вмиг развеяло чувственную ауру утра.
Глава семнадцатая
Ральф без устали крутил педали, и велосипед катил по живописной дороге вдоль реки, через мост Бэттерси, мимо недосягаемых для простого смертного особняков на Чейн-Уолк и дальше, по Гросвенор-роуд, к Миллбанк.
— Где мне найти такую, как Джесси!.. — орал он во все горло.
Прохожие слышат? Плевать на прохожих! Он трещал по швам под напором адской смеси запредельных по силе чувств — похоти, ревности, любви, обиды, возбуждения, разочарования. Невыносимо все это, совершенно невыносимо. Как можно жить под одной крышей с этими двумя? Джемм запросто демонстрирует ему голую задницу, называет классным парнем, а потом с той же легкостью ласкает Смита ногой под столом, словно Ральфа не существует. Может, дразнит? Может, и впрямь нимфоманка? Нет. Нет и нет. Дело не в этом. Между нею и Ральфом возникло что-то большее… вроде как духовная связь. Еще чего, духовная! Чушь. Сблизились они, только и всего. Ясно и просто. Построили «особые» отношения. Не будь он без ума от Джемм, мог бы даже подружиться с ней. Баба в друзьях. Это что-то новенькое. Но теперь о дружбе и речи быть не может; тем более после сегодняшнего утра, после его восторгов на кухне, после коротенькой футболки, горчицы и прочего.
Что же она ему, интересно, сказать хотела? Ладно, ладно… всего-то и подождать осталось один- единственный бесконечно длинный день.
На Парламент-сквер он свернул вправо, потом влево и с той же бешеной скоростью рванул вдоль реки к набережной Виктории, игнорируя и жжение в забывших о нагрузках мышцах, и случайных пешеходов.
А красиво как: легкий морозец, синее-синее небо, стены Парламента сияют снежной белизной.
Чертов Смит. Чертов долбаный Смит. Чертов везунчик Смит. Все самое лучшее — Смиту. Всегда так было. У Смита отменный дом в Ширли, у Смита классные предки, крутые друзья, роскошные девчонки, навороченная тачка на восемнадцатилетие, отпуск на островах, синекура в Сити, собственная квартира, блестящая карьера. А что Ральф? Прицепился к нему, как хвост, и волочится следом, жалкий, никчемный.
Родители у него старые, гораздо старше, чем у всех сверстников. Старые и, хуже всего, допотопные. Ральф не смел приводить друзей в родительский дом в Саттоне — мать заставила бы стол крекерами и засохшими кексами, после чего пожелала бы поболтать со «славными мальчуганами» о погоде и школе. Отец нацепил бы драную саржевую кепку и улизнул в сад возиться с рассадой, орудовать граблями и мотыгой или еще хрен знает чем, будто престарелый садовник в усадьбе аристократов. К ящику не подходи — при гостях телевизор включать невежливо, в спальню друзей не приглашай — это неприлично, а общаться лучше так, чтобы не заглушать скрипучее тиканье ископаемых часов, отсчитывающих резиновые секунды.
Ему пришлось потрудиться, чтобы пролезть в мир Смита. Во время первого свидания с Ширель он, помнится, чуть инфаркт не заработал: родители Смита ежеминутно крыли матом, орали друг на друга, заглушая грохот включенных по всему дому телевизоров, и плевать хотели, кто там к их отпрыску приходит, когда уходит и не собирается ли в гостевой спальне трахаться с иностранной студенткой.
В тот раз он не задержался. Обслужил Ширель с небывалой скоростью, не выпуская из поля зрения дверь (на случай, если родителям все-таки
Чуть позже случилась вылазка в компании со Смитом, когда Ральф обнаружил, что парень очень даже ничего и к тому же так комично благоговеет перед его мнимыми сексуальными победами. С тех пор Ральф и стал частью жизни Смита.
Ежился поначалу, опасаясь подвоха, но вскоре пообтерся и научился наслаждаться преимуществами дружбы с богатыми и счастливыми. Со временем зависть к Смиту пошла на убыль, а когда их дружба переросла в настоящее братство, прежние противоречия испарились вовсе и Ральф сравнялся со Смитом. Он был ничем не хуже — звезда Королевского колледжа, любимец прессы и роскошных блондинок, завсегдатай студенческих клубов и великосветских вечеринок.
И что же? Теперь забытые комплексы вновь полезли наружу; он опять чувствовал себя серым провинциалом, бедным родственником, изгоем, всеобщим посмешищем. А все почему? Да потому что Смиту досталось то единственное, чем Ральф никогда не обладал, — настоящая любовь настоящей женщины.
Чертов Смит. Чертов долбаный Смит. Так! Чертовски! Нечестно!
По Темза-стрит Ральф вырулил к светофору, перед которым в четыре шеренги выстроились автомашины, на всех парах промчался мимо, все быстрее и быстрее, к Нижней Темза-стрит, в сторону Тауэр-Хилл. Боль в мышцах давным-давно прошла, ноги одеревенели, он слился с велосипедом, педали крутились сами по себе. В стотысячный раз за спиной взвыл автомобильный гудок.
— Пошел ты! — Ральф ткнул средний палец.
Бросив руль, он приподнялся в седле, закрыл глаза и подставил лицо ветру, хлеставшему по щекам, точно кожаная перчатка. Затем сделал глубокий вдох, до боли в переполненных легких, и открыл рот, впуская холод в горло.
Хотел снова заорать, но крик заглушился бы воем очередного гудка, визгом резины о дорожное покрытие и лязгом металла о металл. Велосипед на полном ходу врезался в бампер сверкающего «мерседеса-350» с откидным верхом — голубой мечты Ральфа. Тело велосипедиста взлетело в синее лондонское небо, перемахнуло через «мерседес», парковочный счетчик и со зловещим глухим стуком врезалось в стену здания на Минорис-стрит.
Секунду спустя вокруг тела собралась толпа взволнованных прохожих, охающих, вопрошающих, нет ли рядом врача, не следует ли вызвать «скорую», и поочередно припадающих к его груди — жив ли?
— Ш-ш-ш-ш! — прошипел коротышка, по неясной причине взявший бразды правления. — Ш-ш-ш! Он что-то пытается сказать.
Круглое лицо с отвислыми щеками приникло к лицу Ральфа, от натуги налилось кровью. Через полминуты коротышка отпрянул на корточках, поднял голову, обвел взглядом выжидающе притихшую толпу и недоуменно объявил:
— Говорит, ему нужна Джесси. Только Джесси, одна только Джесси.
— Хотел бы с Джесси быть…
— Какого черта он это поет, будто заезженная пластинка? — прошептал Смит.
Джемм пожала плечами и снова стиснула ладонь Ральфа.
— Ты только посмотри на него! — плачущим голосом сказала она. — Это я во всем виновата! Если бы не я, он бы в это время еще спал. — И всхлипнула, уронив голову на кровать рядом с плечом Ральфа.
— Не надо, Джемм. Не плачь и не вини себя. — Смит погладил подрагивающие черные кудри. — При чем тут ты? Вспомни, что сказал водитель той машины. Ральф двигался на бешеной скорости, с закрытыми глазами. Сам виноват… — Он прикусил язык, в который раз вспомнив свой несчастный велосипед, купленный каких-нибудь два месяца назад, а теперь превращенный в груду искореженного металла. Спасибо тебе, малыш Ральфи.
Врач им сообщил, что у пациента трещина запястья, сильные ушибы левой половины тела, перелом ребра и легкое сотрясение мозга и что он вот-вот должен прийти в себя.
— Повезло вашему приятелю, — добавил доктор. — Похоже, стена остановила его падение. Если бы рухнул на асфальт, мог бы повредить позвоночник или как минимум переломать руки-ноги.
Они уже давно сидели в больничной палате, ждали, когда Ральф очнется или произнесет хоть что- нибудь, кроме слов этой треклятой «Джесси».
— Пойду, пожалуй, принесу тебе чаю. — Смит со вздохом поднялся и украдкой глянул на часы. Черт, как назло, дел по горло…
