– С дочерью, вы хотите сказать. На самом деле об этом-то я и хотел поговорить с Бардасом, хотя меня не оставляет чувство, что тут я опоздал. – Он тяжело вздохнул. – Странно, что вы спрашиваете, очень странно. Я думал, вы сразу догадаетесь, как только услышите фамилию…
Горло Алексия внезапно пересохло.
– Хедин?..
– Они назвали девочку Исъют, – продолжал Горгас. – Мать дала ей другое имя, но Хедины хотели, чтобы ее звали по-благородному. Ее растили вместе с младшим братом погибшего юноши. Его звали Теофил.
– Теофил Хедин. Исъют Хедин, – с трудом выговорил Алексий. Лицо его исказилось от ужаса. – О боги, эта девушка…
Горгас мрачно кивнул.
– Ирония в том, что она даже не знает о Бардасе и обо мне, обо всех нас. Она знает одно: Бардас – человек, убивший ее драгоценного дядюшку Теофила, единственного, кто о ней заботился. Правда ужасно? Мне не впервой получать такие удары от своей семьи.
– О боги, – повторил Алексий. Она – его племянница.
– К счастью, – произнес Горгас, – она осталась жива. Конечно, только благодаря везению. – Он потряс тяжелой головой. – Моя вина, что это зашло так далеко; как только мы узнали, что происходит, я немедленно примчался сюда, но о грядущем поединке мне сообщило уже объявление на двери здания суда.
Алексий не знал, что и думать. Он хотел бы знать, каким образом они узнали о происходящем, по одной причине. Он хотел упомянуть о своем сне и о том, как накатила и ушла боль в голове, груди, плечах, все эти мелочи казались теперь метками на правильном пути. Патриарх хотел спросить Горгаса, знает ли он двух жителей острова, Венарта и Ветриз. Он хотел поподробнее разузнать, что помогло неназванной по имени сестре Горгаса добиться успеха в бизнесе и почему это должно было его заинтересовать? Но ничего этого Патриарх не сделал.
– Вы сказали, что желаете передать Бардасу весточку, – выговорил он самым нейтральным голосом, на какой был способен. – Что вы хотите, чтобы я ему передал?
– Даже не знаю толком, – признался Горгас, почесывая затылок. – думаю, ему надо сказать насчет Исъют; кто она на самом деле и все такое. Конечно, это было бы уместнее сделать до того, как он срубил ей все пальцы с правой руки; а может, и нет, я не знаю. Возможно, если бы он знал, это бы стоило ему жизни. – Он подался вперед и сказал очень искренне – Я люблю брата, Патриарх. И всегда любил. Мы с ним были близкими людьми; не настолько, конечно, как с сестрой, но все же мы росли вместе, играли, будучи детьми. При таких обстоятельствах невозможно не любить человека, даже если ты в то же время его ненавидишь. Если у вас есть братья или сестры, вы поймете, о чем я. Я признаю, что виноват в большей степени, заварив всю эту кашу. Я рассказал вам все с самого начала и не питаю иллюзий относительно себя самого. Но я не злой человек, Алексий, – просто человек, который некогда совершил много зла. Может быть, я и сейчас время от времени творю зло. Но если можно что-нибудь сделать для моего брата, я хочу это сделать. В идеале я хотел бы, чтобы он уехал из города, пока можно, отправился со мной или куда угодно, куда он пожелает. Я с радостью обеспечил бы его деньгами и имуществом, что бы он ни в чем не имел нужды. Я бы даже мог попытаться примирить их с сестрой, хотя сомневаюсь, что это возможно. Что угодно; верьте, что я не желаю ему никакого зла.
Он резко встал с кресла. Алексий хотел задержать его, но не сделал для этого ничего.
– Так что же мне ему передать? – повторил он. – Конечно, при условии, что я его увижу, чего никак не могу обещать.
Горгас обвел языком губы, прежде чем ответить
– Скажите ему о девушке. Он, конечно, может не поверить. А если поверит, решит, что я сообщил ему это, только чтобы причинить ему боль. Но тут я ничего не могу поделать. – Он помолчал и продолжил: – Скажите, что я хочу примириться с ним, хотя бы по той причине, что он – мой брат и мне его не хватает. Скажите, что я люблю его, Патриарх Алексий. Думаю, это более или менее все.
Горгас быстро вышел и закрыл за собой дверь. Когда он ушел, комната как будто сразу стала очень просторной, что навеяло Алексию мысли о применении Закона и о действии, которое он может оказывать к добру или ко злу. Он долго сидел молча, думая над рассказом Горгаса и стараясь извлечь из него как можно больше связей с происходящим – с ним самим и с другими, за последнее время, когда Темрай пришел под стены. Он думал о Бардасе Лордане – как тот лежал полумертвый среди трупов своих родичей и вспоминал еще один свой сон. В этом сне Лордан с факелом в руке скакал верхом по горящему лагерю, как будто разыскивая кого-то среди тел женщин и детей; и мальчик, в котором Алексий каким-то образом узнал юного Темрая, прятался за кибиткой и смотрел на происходящее. За всем этим стояло что-то одно, очень простое и цельное. Алексий даже мог это визуализировать, почти чувствовал на вкус – но знание продолжало ускользать от него. Он поднялся и посмотрел на карте, где находится Скона, – но это ничем не помогло.
В такие минуты, понял Патриарх, он скучал по Геннадию. Внезапно он поймал мысль своего далекого друга, хотя тот был и на Острове…
…на Острове, благодаря вмешательству доброго чужеземца, который понял, что Геннадий спасает свою жизнь – вместе с клерком Лордана, который стал ему другом и компаньоном. Алексия все это немало удивило.
Проблемы, вопросы… От них у Патриарха должна была разболеться голова – но голова не болела. Скажите, что я люблю его, Патриарх Алексий… должно быть, ему нечасто приходилось говорить такие слова – человеку, убившему своего отца и зятя, пытавшемуся убить брата и сестру после того, как сестру по его указке изнасиловали. И Патриарх верил Горгасу. Не было причин полагать, что такой человек не способен на любовь – или на что угодно другое. Напротив, ему казалось, что Горгас способен на очень и очень многое – что сам выберет для себя. Интересный человек. Безо всякого сомнения.
В конечном счете Патриарх велел себе уснуть и не видеть дурных снов.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Все люди клана по-прежнему работали не покладая рук. Трудились мужчины, женщины и дети, хотя скорее с целью отогнать трудом скуку, нежели по необходимости. Бозахай, глава кузнецов, решил заменить традиционные кожаные доспехи металлической кольчугой, и подмастерья целыми днями тянули стальную проволоку, вили кольца и резали их кусачками. Женщинам и детям поручили утомительную обязанность соединять колечки вместе, плетя кольчужное полотно. Сначала Бозахай настаивал, что каждое колечко нужно спаивать или склепывать, но потом отказался от этой идеи.
Тилхай, глава мастеров луков, пробовал скопировать городские арбалеты, взяв за образец несколько экземпляров, которые удалось захватить в кавалерийском набеге. Вместо роговых луков кочевников горожане использовали оружие из стали, толщиной с большой палец в середине и немного сужающееся к краям. Но эксперимент подражания доказал свою несостоятельность. Стальные луки себя не оправдывали, стрела не летела далее, чем на сорок – пятьдесят ярдов. Темрай тщетно вспоминал, как стальные луки изготавливались в городе. В то время он не обращал на это большого внимания, и все его советы носили характер чисто умозрительный. Вообще этот эксперимент вскоре был признан не оправдывающим средств: непривычные к такому оружию лучники путались, и за время, как арбалетчик успевал выпустить одну стрелу, стрелок из обычного деревянного лука выстреливал раз десять, и стрелы его летели дальше и точнее.
Проблем прибавлялось с каждым днем. Пастбище для скота истощалось в пределах безопасной досягаемости лагеря. Нежданные холода уничтожили три четверти пчел клана, что означало нехватку меда, невозможность глазировать сушеное мясо и подсластить молоко и простоквашу. Дубовую кору для дубления кожи было все труднее найти. Охотничьим экспедициям приходилось всякий раз уходить все дальше в поисках оленя или другой дичи, а это означало, что большому количеству потенциальных воинов приходилось надолго отлучаться из лагеря. Мясо приходилось брать из стада, и поголовье скота редело слишком быстро для этого времени года. Пришли не особо опасные, но прилипчивые болезни, по большей части желудочного характера; умерло всего несколько человек, но это не прибавило остальным боевого духа. Веревочники без конца выстригали лошадей, но в конце концов на бедных животных не осталось волоса, а лучники по-прежнему делали луки, мастера осадных машин тоже не сидели сложа руки, но их продукция стояла без применения из-за отсутствия тетивы и веревки. Дамбу перестроили, несмотря на постоянные обстрелы со стен города, и на этом потеряли с полсотни человек. Никто не имел свежих идей,
