невольно поискал в очереди Горгаса но не увидел его. Самому захватить повозку и выехать на ней было совершенно нереально: вокруг сновало слишком много вражеских солдат. И мирно пройти вдоль линии повозок тоже не казалось удачной идеей.
Ну ладно, тогда попробуем под проклятущими телегами. Конечно, это означало – ползти на четвереньках, но время больше не играло такой роли. Все равно ворота не закроются, пока все повозки не выедут наружу. По низу следовало добраться до моста; потом можно выбраться наружу, прыгнуть в воду и плыть до берега.
«Наверно, минеры и те, кто работает в копях, привыкли к такому способу передвижения. Но мне не подходит».
Более чем замкнутое пространство и боль в локтях и коленях, Бардаса угнетало чувство абсолютной беспомощности. Если его кто-нибудь заметит, шанса спастись нет. Они просто выволокут его наружу, как кролика из силка, или подстрелят с расстояния пяти ярдов, а он даже защищаться не сможет. После стольких лет работы в суде поединок лицом к лицу не особенно страшил Лордана. Хотя он часто бывал от смерти на расстоянии одной ошибки, но по крайней мере знал, что делает, и мог контролировать события. Кроме того, он умел это лучше почти что всех, за редкими исключениями. А положение, когда он окружен врагами, но не имеет возможности с ними сражаться, было для Лордана совершенно новым опытом, и весьма неприятным.
«Ладно, наверно, не много уже осталось. Еще сотни две ярдов, и все…»
Он перестал ползти и замер на месте.
Света было мало, но огонь факелов и отсвет пожара позади позволяли различить, что сразу несколько врагов приближалось к месту, где прятался Лордан. Они медленно шли вдоль длинной линии повозок, и из их поведения явствовало, что они что-то – или кого-то – ищут. Солдаты заглядывали в повозки, засвечивали факелами под их крыши. Они даже наклонялись и заглядывали под колеса.
Дурные вести.
Молясь, чтобы все удалось, Темрай шел между рядов повозок, следя, как его люди продолжают розыски. Он знал, что задерживает своих людей, что ворота до сих пор открыты, хотя их надлежало запереть с час назад; но это была его война, за которую только он нес ответственность, так что вождь мог позволить себе найти полковника Бардаса Лордана. До этого он не мог принять решения.
Он увидел в телеге что-то скорченное, обернутое мешковиной, – и незамедлительно ткнул туда мечом. Лезвие звякнуло о серебро и в прорыв ткани показался бок дорогой позолоченной чаши. Вот подлецы, в прямое нарушение приказа… Но сейчас Темрая это не слишком волновало. Он просто разрезал мешок до конца и высыпал серебро на землю, после чего позвал отряд телохранителей и приказал втаптывать добычу в грязь, пока она вся не скроется.
«А что, если он уже умер? Умер, а меня не было там? Что, если он погиб в самом начале, еще когда был шанс спасти город, и так и не увидел огня, женщин и детей с горящими волосами? Это все равно что готовить великий пир кому-то на день рождения, после чего обнаружить, что виновник торжества не явился. О боги, да если с ним что-нибудь случилось, я никогда себе не прощу…»
Кто-то обращался к вождю, стоя за левым плечом. Голос Кьюская доложил, что его люди взяли ворота Верхнего города, так что вся Перимадея теперь в их руках. Золото, говорил он, шелка и пурпурные ковры, оникс, сандаловое дерево, серебряная посуда и гобелены, янтарь, жемчуга и ляпис-лазурь, и резная слоновая кость, барельефы и украшения, подушки, мантии и занавеси, и книги – о боги, кто мог подумать, что в мире столько слов? – и фарфор, и эмаль, клуазоне и лакировка, флейты, лютни, гитары, трубы, колокола, арфы, лиры и тимпаны, оружие с орнаментами и мозаикой, луки, колчаны, налучи, доспехи, щиты, попоны и упряжь, сандалии, башмаки и тапки, чернильницы, и таблички для письма, и украшенные стило, часы водяные и солнечные, блюда, кубки, подносы, чаши для ополаскивания рук, супницы, ножи, кольца для салфеток…
– Сжечь, – перебил его Темрай. – И ничего не брать. Понял? Я хочу, чтобы все было сожжено.
Кьюскай знал, когда с вождем лучше не спорить.
– Я оставил там двенадцать повозок бочек, – сказал он. – И поджигалки заложены. Когда мы закрываем ворота?
Когда я закончу. Запалите смесь и выведите оттуда своих людей. Я хочу, чтобы все были готовы уходить, как только я все сделаю. – Темрай развернулся и взглянул на старого друга глазами, полными страха. – Слышно что-нибудь о полковнике Лордане? Кто-нибудь докладывал, что он убит или взят живым?
Кьюскай покачал головой.
– Я опросил всех сержантов. Никто ничего не видел и не слышал. Из-за этого, что ли, мы…
– Ступай и исполняй приказ.
Кьюскай ссутулил плечи и отошел. Вернулся отряд, отвечавший за поджог Верхнего города. Темрай подключил их к обыску повозок.
– И смотрите насчет воровства, – добавил он. – Если найдете награбленное, нужны имена виновных. Мы отсюда ничего не берем; надо, чтобы все это хорошенько поняли.
Солдаты не выказали восторга от этой идеи, но возражать не посмели. Поиски продолжались, и чем дальше, тем сильнее сердце Темрая сжимала какая-то жестокая рука. Почему-то он полагал раньше, что все будет так просто… Первое же, что он встретит в захваченном и разоренном городе, – это полковник Бардас Лордан, возможно, стоящий посреди Главного проспекта с мечом в руках, вызывающий вождя Темрая на смертный бой…
«А может быть, он сбежал».
Темрай закрыл глаза. Если Лордан в самом деле сбежал, тогда какое, во имя богов, может быть оправдание всему этому – тысячам сожженных заживо людей, бессмысленному, ужасному разрушению? Этого довольно, что бы свести с ума кого угодно: сжечь целый город, уничтожить целый народ с целью убить одного-единственного человека, только чтобы обнаружить, что этот единственный – сбежал…
Он немедленно выбросил эту мысль из головы, отбивая атаку на цитадель своего разума. Боги, отдавшие ему Перимадею, не поступят с ним так.
Он нагнулся и заглянул под ближайший вагон – и встретил неподвижный взгляд, глаза в глаза. Это был мальчик лет одиннадцати-двенадцати, прятавший свои по-подростковому переросшие члены за колесами. Лицо его было сведено ужасом, так хорошо знакомым Темраю. В глазах его Темрай видел пламя пожара и кошмары разрушения – образы, виденные им самим много лет назад, как если бы он смотрел в собственное страшное прошлое.
«Ты видел, как горела твоя мать? Как корчились в огне братья и сестры, пока не сгорела вся кожа и плоть и остались только черные кости, такие же черные, как руины города?»
Внутри его шевельнулась жалость, как кошка, царапающая полог, как старая белая кошка, которую так любила его мать, кошка, быстрее пламени носившаяся внутри горящего шатра, покуда не кончились пути к отступлению.
Он подумал о мальчике, обреченном носить этот огонь внутри себя всю оставшуюся жизнь, видящем пламя всякий раз, закрывая глаза… Он подумал обо всем этом, и содрогнулся от жалости, и наложил стрелу на тетиву своего лука.
«Я стал очень жестоким, – подумал он, – но все же не настолько. Хотя бы от этого я его избавлю».
Он натянул тетиву и прицелился. Тетива впилась в пальцы, и в этот миг кто-то позвал его сзади Темрай, оглянись! – и страшная боль отдалась в спине и в затылке, как от тяжелого удара. Стрела выпала у него из рук, он упал вперед бесформенной кучей. Это был голос Кьюская; вождь поднял голову и увидел Кьюская, и между Кьюскаем и собой – спину человека, такого знакомого…
Полковника Бардаса Лордана.
Тот взмахнул мечом, держа его обеими руками, пока Кьюскай поднимал пику, чтобы защититься. Темрай уже видел, что Кьюскай ошибся, но было поздно; меч Лордана ударил его в челюсть справа и вошел в плоть с толстым мясным звуком – так мясники разделывают тушу оленя, добытого на охоте, – и вышел с другой стороны. Голова Кьюская соскочила с плеч и повисла на полоске кожи с левого плеча; тело содрогнулось, прежде чем упасть, и Лордан развернулся к Темраю.
Как в том самом сне, что приходил время от времени. Во сне человек, который был Бардасом Лорданом, видел мальчика, прячущегося под повозкой, сходил с коня и направлялся к нему, и наклонялся, протягивая
