близко!»
Хожу я по улице в этой дегенеративной фуфайке. Приближаюсь к своему дому. Свет в окне горит, а тряпки нет.
Я подошел к автомату. Трубку берет жена. Я говорю:
— Отвечай только «да» или «нет».
— Нет, — сказала моя жена.
— Что — нет?
Молчание.
— Габович у нас?
— Да.
— А ты говоришь — нет… Он уходить не собирается?
— Да.
— Что — да? Да — собирается? Или да — не собирается?
— Я думаю — нет.
— Значит, не собирается?
— Нет.
— Смотри не угощай его.
— Ни в коем случае.
— Про тряпку не забыла?
— Нет…
Я снова прошелся до русского магазина. Встретил Давыдова. Он говорит:
— Ты знаешь новость — Эпштейн скончался. Я только что ему в больницу позвонил. Хотел заехать, навестить, и вот…
— Ужасно, — говорю…
Тут я решил позвонить одной знакомой женщине. Так, ничего особенного. Просто знакомая женщина лет тридцати из соседнего дома. Без мужа.
Порылся в записной книжке. Звоню. Эта самая Нелли мне отвечает:
— А, это ты?! Я думала, забыл меня совсем…
— Можно, — спрашиваю, — зайти?
Тут некоторая пауза возникла. И затем:
— Ты извини, я не одна.
— Ладно, — говорю, — в следующий раз.
В ответ раздается:
— Следующего раза не будет. Между нами все кончено. У тебя жена и дочка. Должна я наконец и о себе подумать?..
И Нелли повесила трубку.
Тут я задумался. Все люди жестоки по-разному. Мужчины, например, грубят и лгут. Изворачиваются, как только могут. Однако даже самый жестокий мужчина не крикнет тебе: «Уходи! Между нами все кончено!..» Что касается женщин, то они произносят все это с легкостью и даже не без удовольствия: «Уходи! Ты мне противен! Не звони мне больше!..»
Сначала они плачут и рыдают. Потом заводят себе другого и кричат: «Уходи!»
Уходи! Да я такого и произнести не в состоянии…
Я взглянул на часы — половина одиннадцатого. Кинотеатры закрыты. Денег практически нет. Дело приближается к ночи.
Окна мои призывно светились. Белая тряпка отсутствовала.
Зато хоть окончательно стемнело. Череп и кости на моей фуфайке перестали выделяться. Да и надпись утратила смысл.
Я снова позвонил домой. И звука еще не произнес, а жена мне твердо отвечает:
— Нет.
— Нет в смысле — да? Габович у нас?
— Да, — слышу.
И думаю — что там у них происходит? Может, какой-то серьезный разговор? Или какое-то важное дело?
Даже чувство ревности во мне зашевелилось.
Вешаю трубку. Звоню Рафаилу, который торгует недвижимостью. Благо живет Рафаил за углом.
— У тебя деньги, — спрашиваю, — есть?
— Допустим, нет. Зато есть виза, мастер-кард, америкэн экспресс… А что?
— Поедем куда-нибудь.
— В смысле?
— Я не знаю… В Канаду… Или в Бразилию…
— С удовольствием. — отвечает, — но у меня Рита больна. Может, через недельку?
— Через недельку, — говорю, — я уже, пожалуй, дома буду.
— А сейчас ты где?
— Гуляю.
— Ты выпил?
— Это мысль. Брось-ка мне в окошко долларов пятнадцать.
— Я же сказал — денег нет. Завтра будут.
— А до завтра мне под окнами бродить?
— Если хочешь, зайди.
— Лучше сделай мне одолжение. Позвони в «Форест дайнер». Предъяви свою визу. Скажи, чтоб выдали мне дринк. Точнее, два. А деньги я при случае верну.
Я зашел в «Форест дайнер». Опрокинул два бокала рома с пепси-колой. Выкурил сигарету и решительно направился к дому.
Был первый час ночи. Мое окно светилось ярко и гостеприимно. Кстати, свет в уборной был погашен. Может, Габович погасил?..
Я поднялся в лифте на шестой этаж. Достал свой ключ. Дверь отворилась. Габович стоял на пороге. Он был в пальто. Он что-то говорил, жестикулируя и стряхивая пепел. Завидев меня, расплылся в улыбке.
Моя жена сказала:
— Я ему тысячу раз говорила — снимите пальто. А он ни в какую.
— Я же на минутку, — сказал Габович, — мне пора идти. Хотя теперь чего там… Сергей явился — можно поболтать…
Он снял пальто. Затем присел к столу и начал:
— Знаете ли вы, что у меня есть редкостные фотографии Ахматовой?
— Какие фотографии? — спрашиваю.
— Я же сказал — фотографии Ахматовой.
— Какого года?
— Что — какого года?
— Какого года фотографии?
— Ну, семьдесят четвертого. А может, семьдесят шестого. Я не помню.
— Задолго до этого она умерла.
— Ну и что? — спросил Габович.
— Как — ну и что? Так что же запечатлено на этих фотографиях?
— Какая разница? — миролюбиво вставила жена.
— Там запечатлен я, — сказал Габович, — там запечатлен я на могиле Ахматовой.
Когда он направился в уборную, моя жена шепнула:
— Веди себя прилично. Я тебя умоляю. И так все говорят, что у Довлатова совершенно невыносимый характер.
