— Запомни, сынок! Можно спастись от ножа… Можно блокировать топор… Можно все! Но если можно убежать — беги и не оглядывайся!..
Я уехал в штрафной изолятор на Койн. В кармане лежала служебная инструкция. Четвертый пункт гласил:
«Если надзиратель оказывается в безвыходном положении, то дает команду часовому:
— СТРЕЛЯЙТЕ В НАПРАВЛЕНИИ МЕНЯ!..»
Как вам это нравится? СТРЕЛЯЙТЕ В НАПРАВЛЕНИИ МЕНЯ…
В охрану я попал романтическим молодым человеком. Жизнь моя до этого протекала ровно и безбедно.
У меня был полный комплект родителей. Жили мы в относительном достатке.
Единственную драму тех лет я пережил в боксерском зале. Около двух минут пролежал без сознания. И долго еще меня преследовал запах нашатырного спирта…
А тут — стреляйте в направлении меня!..
Я вспоминаю ночь. Лагерные прожекторы. Четыре грузовика повернуты фарами к зоне.
Я вижу черный от крови снег под фонарями. Девятнадцатилетнего мальчишку с простреленным животом. Он уже не кричит. Только часто-часто перебирает ногами. Словно все еще бежит куда-то…
Вокруг толпа охранников. Инструкторы придерживают рвущихся собак. Лейтенант Тваури приказывает:
— Добить!
— А как же соцзаконность? — говорю.
— Я вам покажу соцзаконность, — орет Тваури, — у нас закон — тайга!..
И все же я благодарен судьбе за эти годы. Впервые я затормозил и огляделся. Впервые обмер, потрясенный глубиной и разнообразием жизни. Впервые подумал:
«Если я не замечал этого раньше, то сколько же человеческого горя пронеслось мимо?!..»
То, что мне казалось важным, отошло на задний план. То, что представлялось малосущественным, заслонило горизонт…
Я понял — человек способен на все. И в дурном, и в хорошем.
Я понял, ад — это мы сами. Только не хотим этого замечать.
И еще я узнал самое главное. То, ради чего стоило пережить эти годы. Я узнал, что в мире царит равновесие. Кошмарное и замечательное, смешное и печальное — тянутся в единой упряжке…
Я убедился в том, что люди носят маски. Маски бывают самые разные. Маска набожности и маска долготерпения. Маска учтивости и маска любви. Маска совести, юмора, интеллекта… Эти маски приросли к нашим лицам.
Но я-то знал — сутки лесоповала, и двадцать веков цивилизации бесследно улетучатся. И останется человек без маски, твой двойник…
Лагерь навязал мне целый ряд простых, оскорбительных истин:
Всегда готовься к худшему — не ошибешься…
Забудь о человечности. Этот фрукт здесь не растет…
Не унижайся до просьб. Бери, если можешь, сам, а если — нет, то притворяйся равнодушным…
Не бойся смерти. Пока мы живы, смерти нет. А смерть придет, мы будем далеко…
Верь одному себе. И то не до конца…
А главное, всегда бей первым!
Мировая «каторжная» литература выдвигает две шкалы идейных представлений.
1. Каторжник — жертва, герой, многострадальная и трагическая фигура. А значит, представители режима — сила негативная и отрицательная.
2. Каторжник — монстр, злодей. Соответственно, полицейский, милиционер, надзиратель — фигуры героические и благородные.
Я же с удивлением обнаружил нечто третье. Заключенные и охранники невероятно похожи. Язык, образ мыслей, фольклор, эстетические каноны, нравственные ориентиры… Таков результат обоюдного влияния. По обе стороны колючей проволоки единый и жестокий мир…
Лагерная охрана сейчас — подразделение регулярной армии. Мобилизуют сюда обычным порядком. А следовательно, попасть в охрану может каждый. И это вовсе не означает, что ему повезло.
Тем не менее я благодарен судьбе за эти годы. Благодарен еще и потому, что выжил. Ведь десятки моих ровесников — погибли.
Заблудился в тайге Григорий Дерменжи. Утопили в проруби Барковца. Зарезали на пересылке Олега Суханова.
Страшнее всех погиб Кондрашин. Урки сделали ему так называемые «качели». Повалили человека на землю. Положили ему доску на грудь. И кто-то скомандовал: «Поехали!..»
За последние годы опубликованы десятки лагерных мемуаров. Написаны они жертвами режима, бывшими заключенными. Естественно, что в этих книгах немало горьких слов по адресу работников охраны.
Что ж, это справедливо. Абсолютно справедливо по отношению к лагерному руководству. (Да и то — в политических лагерях.) Рядовые же исполнители — лишь орудие гнусной и порочной системы.
Следует ли привлекать к ответу девятнадцатилетних невежественных мальчишек? Недавних школьников, облаченных в гимнастерки с малиновыми погонами?
Тем более, что их собственное положение весьма незавидно. Потому что служба в охране — унизительна, неблагодарна и тяжела.
И, основная черта этой жизни, — вечная мучительная двойственность.
В самом деле, кто они такие — подростки или зрелые мужчины? Кто учил их этой дикой работе — охранять с автоматами живых людей? Кто учил их состраданию, благородству, милости к падшим?
Прогнивший комсомол? Оглушенные трудом и пьянством родители?
А ведь от решения этих мальчишек зависит иногда чужая жизнь! Полгода сержантской школы, две желтые лычки, и ты уже начальник! Девятнадцатилетний сержант, командир. И если в зоне ЧП, ты — начальник группы преследования. Тебе решать — будет жить пойманный зек или убьют его на месте, как собаку…
У зеков все понятно. Вор сидит, и, как правило, — за дело. А ты? То ли вольный, то ли зек…
Подъем, как и у зеков, — в шесть. Питание такое же, если не хуже. Зек свое, положенное, возьмет. За него — соцзаконность. А у солдат кто только не ворует! Офицеры, сверхсрочники, жены тех и других…
Вокруг лагеря — забор. И вокруг казармы — забор. Хорошо, если рядом поселок, два раза в месяц — увольнение. А если служишь в тайге? Как это поется:
Зеки, по мнению честных советских граждан, — не люди. И солдаты — не лучше. Завидев военнослужащего, женщины крепче прижимают сумочки. (И правильно делают.)
В лагере и в казарме — язык одинаковый. Один блатной жаргон, уголовная «музыка», «феня». И песни одинаковые горланят. И в зоне, и в казарме можно услышать что-нибудь такое:
