Когда я решил бежать из СССР, мне помогли друзья. На каждом этапе я пользовался их бесчисленными одолжениями. С их помощью раздобыл нужные документы. Занял у них требуемую для отъезда сумму. Их усилиями были переправлены на Запад мои драгоценные рукописи.
Добрые волшебники остались безучастны к моей судьбе. Дед Мороз не позвонил, не объявился! Все сделали друзья…
Приближается мой третий Новый год в эмиграции. Чудеса здесь происходят на каждом шагу. Мы говорим и пишем то, что думаем. Читаем любые книги. Смотрим любые фильмы. Выбираем себе религию и местожительства…
Теперь Деда Мороза зовут Санта-Клаус. Хотя боюсь, что он здесь ни при чем…
Когда приближается Новый год, моя дочка уверенно заявляет:
— Передай Санта-Клаусу, что мне нужен хороший фен для волос…
Она может не волноваться. Ее желание будет исполнено. Пока я жив, Санта-Клаус ей не откажет…
Приближается Новый год. Особых причин для ликования я не вижу. В Польше творится бог знает что. В Афганистане гибнет одураченная советская молодежь. Террористы из «Красных бригад» запросто воруют американских генералов.
Мир полон напряжения и тревоги. Вряд ли тут поможет легкомысленный Санта-Клаус. Или престарелый Дед Мороз в консервативном тулупе…
Накануне праздника я вспоминаю моих друзей, которые остались там. Мне известно, с каким трудом они раздобывают продукты для новогоднего застолья. Как мобилизуют связи и знакомства, как стоят в очередях.
Мне известно, что филологи, художники, актеры — гонят самогон. Что охота за сигаретами превратилась в детектив.
Мои друзья будут чокаться за новогодним столом. И будут желать друг другу счастливого Нового года. Так уж повелось. Хотя вряд ли Новый год принесет облегчение и радость. И все-таки, мечтать об этом — не запрещено…
Я хотел бы неожиданно заменить им Деда Мороза. Вот и отправил месяц назад четыре посылки с джинсами, кофтами, башмаками. И прочим мелкобуржуазным ширпотребом. Чтобы на фоне общей печали доставить им маленькую радость.
Так я стал Дедом Морозом. Или, выражаясь по-западному, — Санта-Клаусом…
Все это довольно грустно. Все — кроме нашей преданности друзьям. Все — кроме нашего глубокого убеждения:
— Тот, кто любит свободу, рано или поздно будет достоин ее…
Игорь Бирман написал взволнованное обращение. Он призывает русские газеты к взаимопониманию, миру и дружбе. Что само по себе благородно, разумно и правильно.
Обращение Бирмана преследует замечательные, хоть и несколько абстрактные цели. Поэтому оно напоминает мне знаменитое Стокгольмское воззвание.
Стокгольмское воззвание тоже призывало к миру и дружбе. Его подписали миллионы людей всех государств и континентов. Но холодная война продолжалась. (И не только холодная.) Повсеместно творились ужасающие бесчинства. Бесперебойно работали сталинские душегубки. Полыхали Вьетнам и Корея.
Такова мрачноватая историческая параллель.
Нашу газету шельмуют всевозможными тайными способами. Обрабатывают наших рекламодателей. Запрещают авторам печататься у нас. Распускают о нас чудовищные слухи.
Мы являемся одновременно: сионистами, юдофобами, недорезанными власовцами и, разумеется, пособниками КГБ.
Мы же пытаемся действовать открыто. Высказываемся исключительно на принципиальные темы. Мы пишем о языке. О проблемах эмигрантской жизни. Об издержках свободы. О преимуществах демократии.
Да, мы критикуем Андрея Седых за его несправедливую оценку третьей эмиграции. Но мы отдаем должное Андрею Седых, видному писателю и журналисту.
Мы критикуем нигилистическую прозу Лимонова. Но отдаем должное его художественному таланту.
Мы критикуем взгляды Солженицына, но отдаем должное его беспрецедентной исторической роли.
Игорю Бирману следует внимательнее читать нашу газету. Иначе получается как в старом анекдоте: «То ли он украл, то ли у него галоши сперли…»
В заключение я предлагаю читателям маленький ребус. Вот что написал обо мне Евгений Рубин («Новая газета», № 67, стр. 5):
«Мы вполне допускаем мысль, что среди читателей этих заметок могут найтись некие скептики, утверждающие, что в процессе осуществления собственной идеи нашего автора, который мечтает быть ее учеником, есть небольшие отклонения от идеалов чистой морали, чьим поборником он является, но что поделаешь, если жизнь диктует нам свои суровые законы».
Что бы это значило? Как это перевести на русский язык?
Читателей, разгадавших головоломку, просим обратиться в «НА». Выигравшего ожидает награда — годовая подписка.
За дело, любознательные!
КР БЫВАЮТ СИТУАЦИИ…
Бывают ситуации, при которых отвлеченные и даже абстрактные понятия, такие, например, как «ХОД ИСТОРИИ» или «БЕССМЕРТИЕ», обретают материальное выражение…
Двадцать лет назад, в июле 1960 года, меня впервые в жизни арестовала милиция за то, что я разговорился на Площади искусств в Ленинграде с американским студентом из Йеля — Эдвардом Ду.
Самое удивительное, что обвинения, выдвинутые милицией, показались мне тогда вполне резонными, и лишь грубая форма, в которую они были облечены, несколько смутила меня.
Десять лет спустя начальство ленинградской партийной газеты ругало меня за то, что мои сатирические зарисовки могут, якобы, быть использованы буржуазной пропагандой в своих разрушительных целях. На этот раз претензии уже не казались мне справедливыми, но положение официального журналиста заставляло меня с ними считаться.
Еще через пять лет, живя в Ленинграде, я опубликовал свой первый рассказ в журнале «Континент», который издается на русском языке в Париже. На этот раз уже никто не выражал мне своих претензий, и меня лишь уволили с работы, да и то не сразу, а через несколько месяцев.
