Лето страха

Я доложил Изабелле, что в меню значится «хуэвос ранчерос». Она улыбнулась и кивнула.

Вернувшись на кухню, я понял причину их молчания: не только речь Изабеллы, но и все ее состояние стало намного хуже. Я проследил за взглядом Коррин. Она смотрела за окно, в небо.

В голубой выси реактивный самолет оставил после себя белесый след, и я даже разглядел слабый мерцающий клинышек серебра перед ним. Он казался символом того, как высока и опасна может быть человеческая жизнь, но по сути это был всего лишь парящий в небе реактивный самолет. Издалека, с запада, надвигалось на нас темное одеяло облаков, раскинувшееся над горизонтом подобно савану, скрывающему утро.

— Сегодня звонил доктор Нессон, — заговорила Коррин, повернувшись ко мне. — Операция назначена на шесть утра. Продлится около шести часов. Он не хочет, чтобы мы ждали ее окончания. Похоже, он встревожен. И я — тоже.

Мне показалось странным, что Иззи не обмолвилась ни словом об этом, и Коррин поняла, о чем я подумал.

— Она не может правильно выразить свою мысль, — сказала она. — А сегодня утром даже забыла, как ее зовут.

Я присоединился к их молчанию.

Картины прошлой ночи — ледяные руки Элис, обнимающие мою застывшую шею, — мешались в моем сознании с образом моей жены, лежащей в тридцати футах от меня. Как бы мне сейчас помогла «Кровавая Мэри»!

— Знаешь, Рассел, — заговорил Джо, — Коррин уронила Иззи (Иззи была маленькая), и та сильно ударилась головкой. Врачи тогда сказали: вроде с ней все в порядке. Тебе не кажется, что, может быть...

— Нет, — отрезал я. — Это полнейшая нелепость.

Я пытался растолковать Джо и Коррин: никакой их вины в этом нет, опухоль возникла сама по себе. Но мои слова не доходили до них, я чувствовал, их плечи сгибаются не только под гнетом реальности, но и под гнетом их собственного воображения. Я сразу понял это, потому что занимался тем же самым — на протяжении долгих месяцев — сразу после того, как Изабелле поставили диагноз. В своей беспомощности мы часто укоряем себя и верим: тем самым мы облегчаем участь любимого нами человека. Нелегкой оказывается эта ноша вины перед близким, но она не идет ни в какое сравнение с той, которую приходится нести на себе жертве.

Самое ужасное в раке — то, что страдальцам кажется, будто они сами повинны в своей болезни. Многие модные мыслители (могу добавить, у некоторых из них у самих рак) уверены: в психике раковых больных таится что-то такое, что позволяет им самим «создавать» себе опухоль.

Изабелла — как и тысячи других, попавших в ту же ситуацию, — начала бороться за свою жизнь — читать книги, слушать лекции, смотреть видеозаписи (кстати сказать, чертовски дорогие, с рекламными наклейками, призывающими покупать их), и все эти книги, лекции и видеозаписи обещали научить ее — сотворить, создать собственное лекарство от болезни, так же как она в себе сотворила, создала саму болезнь. Изабелла занималась медитацией. Представляла себе, как здоровые ее клетки пожирают ее опухоль. Сидела на макробиотической, якобы способствующей долголетию диете. Делала специальные упражнения. Она прошла курс иглоукалывания, акупрессуры, энергетических вливаний. Ей разблокировали срединную артерию. Бесконечными клизмами ей истерзали прямую кишку. Ее желудок наполняли хлораллой, женьшенем, мумие, маточным молочком, астрагалом, эхинацеями, аминокислотами, двухфазовыми ферментными и взаимоактивными добавками, лошадиными дозами витаминов, тоннами минеральных веществ. Короче говоря, проводили все мыслимые и немыслимые экспериментальные виды лечения и — явно мошеннического свойства медицинские процедуры. Все вместе превратило ее в охваченную хронической лихорадкой и страдающую поносом груду мяса, которая не могла выносить запаха собственного тела. Но, как и полагалось по инструкции, она продолжала твердить себе, что по-прежнему красива. Когда же ничто не помогло, она мужественно повторила все виды лечения сначала. Однако опухоль продолжала разрастаться. И тогда она решила: это вина — ее. Конечно, ее собственная. Такой вывод явился вполне естественным порождением ее ослабевшего мозга: она сама создала опухоль, сама подпитывает ее, она заслужила ее, чуть ли не сама возжелала ее.

Но потом что-то в ней начало меняться.

Она перестала смотреть видеокассеты, на которых врачи увещевали ее мысленно представлять свою опухоль, брать на себя ответственность за собственное заболевание и менять оборонительную тактику в связи с изменением хода болезни. Стала в меньшем количестве принимать свои таблетки, пилюли и всевозможные добавки. Начала есть не только тофу и фальшивый сыр, сделанный из соевых бобов. Стала подолгу над чем-то задумываться. Несколько дней промолчала, не слышала моих вопросов, а потому и не отвечала на них.

Я понял, что происходит с ней: она продолжает обвинять лишь себя, а от этого медленно сходит с ума.

Молчание сменилось бурной реакцией. Изабелла стала часто плакать, нередко кричала.

И вот однажды вечером... заговорила:

— Знаешь, Расс, все это — чистейшей воды ложь, — сказала она мне. — Сплошная ложь.

— Что именно?

— Что будто бы я сама накликала на себя эту болезнь. Ничего подобного я не делала с собой. Я была счастлива. Моя мать любила меня. Мой отец любил меня и никогда не обижал. Никто не обижал меня. Я была счастливым ребенком. Я старалась быть хорошей девочкой. В четырнадцать лет выкурила несколько сигарет, но на этом все и закончилось. Немного выпивала. В шестнадцать попробовала покурить травки, но, когда на другой день прослушала запись собственной игры на пианино — играла в состоянии опьянения, — ни разу больше не прикоснулась к ней. Когда мне исполнилось двадцать три года, я вышла замуж за человека, которого полюбила. А однажды утром произошел приступ, и я почувствовала, что у меня в мозгу что-то растет. Это был рак. И я скажу тебе: я ненавижу его. Я ненавижу само это слово «рак», так и норовящее слететь с языка, такое легкое в произношении. И вовсе я не создала его, что бы там ни говорили эти... эти... эти блаженные дурни, заставляющие меня в это поверить. Знаешь, что они делают? Они продают змеиный жир в современной упаковке. Они из рака делают бизнес. Торгуют несбыточными надеждами. Я готова принять наказание за что угодно, в том числе и за то, что я — мексиканка и католичка. Но я отказываюсь брать на себя вину за рак. И я намерена выиграть это сражение. Я добьюсь победы над страшной тварью... Черт бы побрал всех этих людей, этих... паразитов. Расс, что вообще происходит с нашей страной? Мы думаем, мы контролируем весь мир, и все — в нем, и даже все — за его пределами: луну и... звезды, — контролируем все, начиная с небес и кончая раковыми метастазами в наших телах. Ну откуда у нас такое самомнение, чтобы безапелляционно верить в подобное свое могущество? Разве это наше... «могущество» принесло нам хоть какую-то пользу? Что дало всем нам, кроме места, насильно отнятого у коренных жителей, кроме неба, заполоненного спутниками и летающим мусором, кроме целой нации несчастных, поверивших в излечение от рака с помощью правильного питания? Как можно быть такими самонадеянными? Как можно морочить голову больным, что рак — их собственная вина? Я хочу жить, Расс. Я собираюсь победить эту мерзость. Но я не собираюсь принимать на себя ответственность за болезнь. Я чувствую себя так, будто в меня вселился кто-то посторонний. Я чувствую себя обманутой. Я люблю тебя и люблю жизнь, но я ненавижу свою болезнь. И сражаться с ней я буду тем самым оружием, которое у меня есть, — любовью и ненавистью. Другого у меня просто нет. Знаешь, что такое — рак? Рак — это мелкие злые клетки, которые растут там, где им не надо расти. Никто не знает, почему они начинают расти и как их остановить, но ведь точно так же никто не может вылечить простуду. Рак — это не симптом. Рак — это не метафора. И не тема для дискуссии. Мейлер сказал, что рак — опухоль отвергнутого безумия. Дурак этот Мейлер. На самом деле рак — это всего лишь чертовское невезение. Это некий маленький злобный мерзавец, и я хочу, чтобы его удалили из меня. Надеюсь, операция не станет путешествием внутрь себя с единственной целью обнаружить там потаенное желание — умереть. Наоборот, я хочу выжить.

И, когда я услышал размышления Изабеллы, я сделал вывод, обратный тому, что она говорила: если человек, по всем научным теориям, может возбудить рак в себе самом, почему же он не может возбудить его в ком-то другом? Была ли моя вина в болезни Изабеллы? Я почувствовал ее с