Лето страха

такое, что удивит мои старческие и все более зарастающие волосами уши.

— Расс, я давала ей все, что могла. И продолжаю давать. Только это я имею в виду. И именно поэтому меня так глубоко ранят все ее бредовые фантазии. Я не жду, что мне за это повесят медаль на грудь, но, естественно, мне было бы приятно, если бы мой единственный ребенок хотя бы раз поблагодарил меня вместо того, чтобы представлять свою жизнь со мной как сплошной ад.

— Эмбер, — сказал я, — в данном случае речь идет не о тебе одной.

Глаза ее тут же затуманились слезами, подбородок задрожал.

«И все же я прав, — подумал я, — речь идет не только об Эмбер. И не обо мне. Речь идет о Грейс и о том, как уберечь ее от все более затягивающихся сетей Пэриша».

Тишину нарушил Честер.

— Мисс Вилсон, начните с ванной и осмотрите внимательно все, что может иметь отношение к ногтям вашей дочери. Поскольку вы гораздо лучше нас знакомы с ее домом, разберитесь, нет ли здесь чего-то такого, чего раньше не было или что стоит не на своем месте, это могло бы сильно помочь нам. И помните, главная цель мистера Пэриша — доказать: в ночь с третьего на четвертое июля Грейс была в вашем доме. Наша же цель заключается в том, чтобы доказать: он был здесь, в этой квартире. Поэтому мы с Расселом попытаемся обнаружить здесь почерк Пэриша.

Честер начал с кухонных шкафов, не сомневаясь, что Пэриш вполне мог набраться наглости и спрятать там что-нибудь уличающее Грейс, дубинку например.

Я прошел в спальню. На тумбочке лежала Библия — с ее именем, выбитым золотом на переплете. Где- то посередине ветхозаветного Левита приютилась цветная открытка с видом Елисейских полей с надписью: «Наш город радостно приветствует Грейс». И подпись — «Флорент». Открытка отправлена не по почте, а доставлена в отель лично, скорее всего все тем же Флорентом или кем-то из его друзей, чтобы Грейс увезла ее с собой в Апельсиновый округ.

Под Библией лежала записная книжка, в которой большинство страниц оказались пусты. Было лишь несколько записей дневникового свойства, датированных 2, 4, 19 и 21 мая. Я прочитал их, но не узнал ничего, кроме того, что работа Грейс скучна и что она хочет снова путешествовать.

В нижнем ящике тумбочки лежали два альбома с фотографиями. Я достал их и тоже просмотрел. Лондон, Париж, Канны, Рим, Флоренция, Рио, Мехико, Пуэрта-Валларта, Гонконг, Токио. На большинстве фотографий запечатлены лица, которые, судя по всему, появились в жизни Грейс однажды. Сама Грейс снята всего лишь пару раз.

«В общем, — подумал я, — типичная летопись путешествий молодой девушки: случайные знакомые, красоты, виды, достопримечательности. Ни одной фотографии Эмбер. Странно».

Я задвинул ящик, нажал кнопку стоящего на тумбочке автоответчика и переписал в свою книжку фамилии звонивших, номера их телефонов и краткое содержание посланий. Три звонка — от Брента Сайдса. Два — с работы. Восемь — от людей, о которых я никогда не слышал. Четыре раза просто вешали трубку. Однажды позвонил Рубен Зальц — спрашивал про Эмбер.

Я взял трубку радиотелефона и нажал кнопку «Повторный набор». Записанный на автоответчике голос подсказал мне, что я попал в дом Брента Сайдса. Он был последним, кому Грейс звонила из дома.

Еще несколько секунд я рассматривал мягкие игрушки, в изобилии расселившиеся на кровати Грейс, на тумбочке, на двух комодах, книжных полках, подоконниках и даже на полу. Пожалуй, их было не меньше сотни.

Внезапно меня точно ударило — а ведь я не столько разыскиваю следы Мартина Пэриша, сколько пытаюсь, хотя и с некоторым запозданием, узнать свою собственную дочь. Я попытался сосредоточиться: итак, что именно мог оставить после себя Мартин Пэриш, что мог перенести из этого дома в дом Эмбер, чтобы впоследствии выдать за «доказательства».

Я стал рыться в коробке с драгоценностями Грейс, пытаясь понять, хватило бы Пэришу ума вывинтить крохотный винтик и — подкинуть его в спальню Эмбер? Даже если бы и хватило... все равно я не смог отыскать ни одного ювелирного изделия или хотя бы одной пары из нескольких наручных часов, которым недоставало бы этого самого винтика. Все казалось... вполне естественным.

Честер тем временем продолжал следовать своим привычным курсом: проверил шкафы, куда Пэриш мог подсунуть какую-нибудь деталь одежды, уличающую Грейс, выдвинул один за другим кухонные ящики, осмотрел все в прачечной.

Я распахнул окно, уселся в кресло и закурил.

Часы показывали 11.35. Я следил за тем, как ускользает на улицу дым, ощущал слегка дурманящее воздействие никотина на мозг и чувствовал, как нечеловечески измучен.

Я слышал через коридор, как Эмбер возилась в ванной. Вскоре к ней присоединился Честер, и через стену я мог слышать их приглушенные голоса. Потом они вышли из ванной и, судя по всему, направились к мусорному баку.

Что за прелестное занятие!

Я взглянул через улицу на темную воду гавани. Гнев продолжал разрастаться во мне, гнев, направленный против Мартина.

А может, он сделал это лишь для того, чтобы мне самому не пришлось делать это? А что, если он оказался тем избранником для тьмы, как Иззи избрана для болезни, а Инг — для безумия? Впрочем, какое все это имеет значение?

В тот момент я был явно не в том настроении, чтобы понимать что-то. Нет, скорее я был в таком настроении, в котором выстраивают в один ряд всех пэришей и ингов, все опухоли и все злодеяния мира и собственноручно рубят их топором, до тех пор пока из них не улетучатся последние остатки жизни. О, я бы избивал их, уже мертвых, до той минуты, пока сам не рухнул бы, полностью обессиленный. Я выпустил бы из них целое море крови, а потом зашагал бы по нему с гордо поднятой головой. И моя жена встала бы со своего инвалидного кресла, подошла бы ко мне, и мы бы с ней обнялись. Мы начали бы наконец создавать нашу семью. И дочь моя тоже улыбалась бы мне и цвела своей девичьей красотой. А потом у нас родился бы сын. Мой автобиографический роман про Полуночного Глаза стал бы бестселлером, получил бы массу призов и был бы экранизирован. После моей смерти дом на сваях превратился бы в музей. Иззи дожила бы до ста трех лет, с нежностью воплотила бы мой образ в своем собственном фильме, а потом вышла бы замуж за рахитичного старичка, который носил бы галстуки-бабочки и боготворил бы ее.

— Тебе что, нехорошо?

Голос принадлежал Эмбер.

— О... — Я попытался сфокусировать взгляд на ней, но вместо нее выхватил свои скрещенные на ковре ноги и туфли. Сигарета полностью догорела, а пепел свалился на пол.

— Нет, все отлично. Просто отдыхаю.

Она стояла прямо под лампой, спускающейся с потолка, и свет окутывал ее фигуру специфическим сиянием.

— Смотри-ка, что мы нашли внизу.

Глава 24

Эмбер смотрела на меня со странной смесью жалости, преувеличенного сочувствия, за которыми я ощущал нечто вроде чувства победы.

В тот момент — момент нечеловеческой усталости, охватившей меня, а может, именно благодаря тому, что я был измучен, все, на что я был способен, это лишь удержать перед собой очертания ее фигуры, контуры ее платья, слегка обтянувшего грудь и живот, ее прямые плечи и линию волос.

— Давай посмотрим, — сказал я.

— Это из мусорного бака. Мы нашли во дворе мусорный бачок, точно такой же, как в ванной, с завязанными пакетами, в которых много всякой всячины. Из него я выудила целый ворох туалетной бумаги, испачканной чем-то розовым, и еще вот это.

Чет подошел ко мне и протянул мне маленький белый пакет.

Небольшая кучка ногтей лежала в углу его, а когда я слегка встряхнул его, они переместились в противоположный угол. Они слегка покачивались на выгнутых спинках. Все были один к одному — белесые, почти матовые. Искусственные. На краях некоторых из них все еще виднелись следы розового лака, точнее лишь слабый розоватый налет, как если бы сам лак перед этим сняли растворителем. Я пересчитал их,