– Лучше я отнесу вас наверх. Здесь негде пристроить вас с вашей ногой поудобнее.
Он отнес ее наверх по винтовой лестнице и усадил на черном кожаном диване. Затем он занялся живописью. Эмма не видела холста, так как Корби загораживал его спиной.
Несколько минут они провели в молчании. Он работал. Феликс Клоппер просил ее не мешать ему рисовать. Но она не могла не передать ему содержания телефонного разговора с Сарой. Слушая ее рассказ, он начал смеяться:
– «Наше доверие к вам иссякло». Она запугивала вас своей слежкой. Это шутка.
Дело принимало забавный оборот. Не прямо сейчас, она все еще переживала происшедшее, но в скором времени ей будет смешно вспоминать. Она спросила:
– Как вы думаете, она действительно следила?
– Это не удивило бы меня. Если она следила, то сейчас появится ее брат. – Он говорил уверенно, но Эмма возразила.
– Нет, – сказала она.
Корби настаивал:
– Да. Чувство собственника сильно развито в Хардичах. Почему, вы думаете, Сара ненавидит вас?
На это существовал легкий и жестокий ответ:
– Она думает, что я недостаточно хороша для Марка.
– Она хочет остаться хозяйкой в «Хардич-Хаус». Мисс Хардич из Хардичей – вот что ей надо.
Эмма задумалась. Сара не обладала обаянием. Эмма не знала никого, кто действительно любил бы Сару. Она сказала:
– Это может быть, но она ведь не обижалась на Гиллиан.
Она следила за Корби. Его рука не дрогнула при звуке имени Гиллиан. Он продолжал работать, пока не произнес:
– Гиллиан не угрожала Саре. Она была послушной девушкой.
Послушной, послушной, послушной! Марк настолько деспотичен, что женщина, которую он любит, должна быть послушна. Эмма подумала, что Корби…
Он сказал:
– Бог ее знает, мой цветочек. Вы не такая.
Эмма притворялась послушной, а теперь необходимость в этом отпала. Она сказала:
– Корби. – И это прозвучало более проникновенно, чем она хотела. Потому что он прекратил рисовать и повернулся к ней. – Действительно ли вы были влюблены в нее?
Он положил кисть, палитру и двинулся к холсту, повернутому к стене. Она поняла, что портрет ответит на этот вопрос. Она увидит Гиллиан, сияющую красотой, хрупкую и нежную. Память для Корби. Он хранил портрет, а Эмма не хотела его видеть. Она выкрикнула:
– Не надо!
И тут снизу послышался голос Марка:
– Кемпсон!
Корби продолжал говорить с Эммой:
– Кто-то должен довести до его сведения, что даже в Хардичах надо стучаться, прежде чем заходить в дом. – Он крикнул: – Здесь!
Она услышала, как Марк поднимается по лестнице. Она сидела, одной рукой опершись на спинку черного дивана, прикрыв ноги длинной юбкой. Он посмотрел на нее, когда забрался по лестнице наверх, и сказал:
– А я не поверил Саре.
Значит, Сара следила. Она, оказывается, поспешила найти Марка и, отведя его в сторону, зашипела ему на ухо: «И десяти минут не прошло после твоего ухода, как она пошла на мельницу». Марк не поверил. «Он нес ее!» Сара постаралась, чтобы звучало как можно более компрометирующе.
«Какая разница, что Корби находится в одном конце комнаты, а я – в другом?» – подумала Эмма. Она сказала:
– Но ты должен ей верить. Она позвонила мне и сказала, что следит за мной. Мне сразу же захотелось это проверить.
– Сара звонила тебе?
– Конечно. Сразу, как ты ушел.
– Ей не надо было этого делать. – Это было слабо сказано. – Я извиняюсь за нее. – Месть Саре. Но вот недовольство Марка обрушилось на нее: – Ты когда пойдешь домой, Эмма?
Еще не все потеряно. Он отведет ее домой и пригласит в воскресенье. Корби назвал это чувством собственника. Хардичи дорожили своим имуществом, и, если бы Марк отнес Эмму домой, это стало бы ответом Саре, которая продолжала следить. Теперь за ними наверняка наблюдали все работники конюшен и все ярмарочники.
– Она не пойдет, благодарим вас, – сказал Корби.
Марк, должно быть, видел Корби, но произнес:
– Что вы тут делаете? – Впервые он смотрел ему прямо в глаза.
– Вы хотите знать, – ответил Корби, – какой у меня интерес в этом деле?
Тихий голос, сощуренные глаза. Угроза снова разлилась в воздухе. Корби почти улыбался, но лицо Марка Хардича было каменным. Марк сказал:
– Одно время, я полагаю, вас интересовала моя жена.
Эмма почувствовала жалость к ним обоим, все еще борющимся за Гиллиан. Она отвернулась. Марк произнес:
– Она часто приходила сюда, это так?
– Да, – сказал Корби.
– И вы хотели ее. – Марк стоял около Эммы. Корби все еще держал портрет Гиллиан. – Я помню тот день, когда вы увидели ее. Вы возвратились домой, когда купили мельницу, и обнаружили, что знакомы с ней.
– Наши родители были соседями, – сказал Корби.
Так давно. Интересно, Корби всегда любил ее?
– Я знал, что она ходит сюда. – Голос Марка охрип. – И что вы разбили бы наш брак, если бы могли. Только Гиллиан любила меня. Она ходила к вам, потому что жалела вас.
Жалость золотой девушки. Как Корби принял это? Как милостыню, сброшенную с балкона. Эмма не могла представить его наклоняющимся, чтобы подобрать мелочь. Она вжала голову в плечи и попробовала заткнуть уши. Она не могла вынести происходившее.
Корби сказал:
– Она ходила, да. Если бы она умерла на неделю позже, она преподнесла бы вам в подарок это. Я писал ее портрет, Эмма.
Эмма медленно открыла глаза.
– Посмотрите на него, – сказал Корби.
Он убрал незаконченный холст с мольберта и заменил его портретом Гиллиан, переставив мольберт так, чтобы он стоял в центре комнаты.
Эмма слышала дыхание Марка. Гиллиан была красива. Ее золотые волосы были словно нимб святых. Ее лицо было бледно и совершенно, высокие скулы, как у Эммы, и мягкий, слабовольный рот ребенка.
– Теперь вы видите, почему вы никогда не будете на нее похожи? – сказал Корби. – Красива, как картина, и слабовольна, как вода. Она была хорошим ребенком и хорошей девочкой. Я был рад видеть ее снова после долгого перерыва. – Он повысил голос. – Она стала бы очаровательной старухой, если бы дожила. Она всегда боялась лошадей, Хардич, но она никогда не говорила вам этого. Лошади были вашей жизнью, поэтому Гиллиан поехала верхом.
– Нет! – воскликнул Марк.
Корби продолжал яростно:
– Если бы вы были способны чувствовать, вы бы знали. Вы любили ее по-своему, думаю, и она любила вас по-своему. Она говорила о вас, в то время как я рисовал ее. Главным образом беспокоилась, соответствует ли она тому идеалу, на котором вы женились. Я не думаю, что она жалела меня, скорее я
