Это очень интересное упоминание! Оставшиеся после катастрофы несчастные люди должны были найти «тавлеи золотые», оставшиеся от прежней цивилизации. Без сомнения, эти «тавлеи» содержали надписи, благодаря чему могло сохраниться искусство письма — какой смысл изготовлять золотые тавлеи без надписей? А поскольку упоминаются и «древние руны могучего Одина», то таблички могли содержать рунические буквы, алфавитное письмо. Потом мы встретимся с подтверждением этого предположения.
Потом в «Эдде» идет описание счастливой эпохи:
Великая катастрофа ушла в прошлое. Человечество спасено, мир снова стал светел. Солнце снова сияет в небесах. Ночь и день сменяют друг друга в бесконечной последовательности на полном счастья земном шаре. Рагнарёк ушел в прошлое.
Глава 5
ПОЖАР ФАЭТОНА
Теперь обратимся к мифологии римлян, как она выглядит у Овидия, одного из величайших поэтов Древнего Рима («The Metamorphoses», book XI, fable 1).
Здесь мотив громадного пожара выступает в мифе о Фаэтоне, сыне Феба-Аполлона-Солнца. Фаэтон управляет колесницей своего отца. Он не в силах справиться с лошадями Солнца, и кони несутся по своей воле. При этом колесница столь близко приближается к Земле, что на ней начинаются пожары. Фаэтона убивает Зевс — точно так же, как он убил Тифона в греческих легендах, — чтобы спасти небеса и Землю от полного и всеобщего разрушения.
Это все та же история о колоссальном пожаре, но уже обработанная в соответствии с литературными традициями того времени, то есть преподанная в виде красочного и поэтического мифа.
В рассказе Овидия можно увидеть очень много такого, что подтверждает нашу теорию.
Чтобы доказать, что он действительно сын Феба-Солнца, Фаэтон просит своего отца разрешения один день править его колесницей. Солнечный бог неохотно соглашается, после долгих просьб напористого и самоуверенного юнца, который очень хочет исполнить свое намерение. На настойчивые просьбы Фаэтона старый Феб отвечает:
И даже правитель Олимпа
Сам, что перуны стремит ужасной десницей, не станет
Сей колесницы вести. А кто же Юпитера больше?
Крут поначалу подъем; поутру освеженные кони
Всходят едва по нему. Наивысшая точка — на полдне.
Видеть оттуда моря и земли порой самому мне
Боязно, грудь и моя, замирая, от страха трепещет.
Путь — по наклону к концу, и надо уверенно править…
Вспомни, что небо еще, постоянным влекомо вращеньем,
Вышние звезды стремит и движением крутит их быстрым.
Мчусь я навстречу, светил не покорствуя общему ходу;
Наперекор я один выезжаю стремительным кругом.
Здесь мы, похоже, имеем дело с какими-то более древними, высшими представлениями, смешанными с астрономическими ошибками времен Рима: Овидий считает, что звезды вращаются в одну сторону, а Солнце — в другую.
Фаэтон продолжает настаивать на выполнении своей смертельно опасной задачи. «Створы багряных дверей раскрывает Аврора и сени, полные роз», звезды исчезают, Оры (богини — Примеч. перев.) запрягают лошадей. Накормив лошадей соком амброзии, отец помазывает лицо своего сына священным снадобьем, чтобы тот мог лучше выдерживать сильное тепло. Потом он передает ему поводья, и начинается смертельная поездка. Феб советует сыну не править слишком высоко в небо, поскольку «ты зажжешь знаки на небе», то есть созвездия. Но не следует и править слишком низко, поскольку можно зажечь землю.
Вот крылатых меж тем, Пироя, Эоя, Флегона,
Этона также, Солнца коней, пламеносное ржанье
Воздух наполнило. Бьют ногами засов…
Быстро помчались они и, воздух ногами взрывая,
Пересекают, несясь, облака и, на крыльях поднявшись,
Опережают уже рождаемых тучами Эвров (Восточных ветров. —
Примеч. перев.).
Легок, однако, был груз» (Фаэтона) «не могли ощутить его кони
Солнца; была лишена и упряжь обычного веса…
Только почуяла то, понесла четверня, покидая
Вечный накатанный путь, бежит уж не в прежнем порядке.
В страхе он сам. И не знает, куда врученные дернуть
Вожжи и где ему путь. А и знал бы, не мог бы управить!
Тут в лучах огневых впервые согрелись Трионы,
К морю, запретному им, прикоснуться пытаясь напрасно.
Змий, что из всех помещен к морозному полюсу ближе,
Вялый от стужи, дотоль никому не внушавший боязни,
Разгорячась, приобрел от жары небывалую ярость.
Помнят: и ты, Волопас, смущенный, бросился в бегство,
Хоть и медлителен был и своею задержан повозкой!
Только несчастный узрел Фаэтон с небесной вершины
Там, глубоко-глубоко, под ним распростертые земли.
Он побледнел, у него задрожали от страха колени И темнотою глаза от великого света покрылись.
Он уж хотел бы коней никогда не касаться отцовских,
Он уж жалеет, что род свой узнал, что уважена просьба,
Зваться желая скорей хоть Меропсовым сыном…
Как ему быть?…
Оцепенел, не поймет, как быть, вожжей не бросает, —
Но и не в силах коней удержать и имен их не знает.
В трепете видит: по всем небесам рассеяны чуда
