Я заспешила в переднюю. Проходя мимо комнаты целительницы, я секунду колебалась, размышляя над тем, надо ли дать знать Мерседес Перальте, что кто-то ждёт у двери.
Уже третий день она не выходила из этой комнаты. День и ночь она жгла свечи на алтаре, выкуривая сигару за сигарой, и с восторженным выражением на лице читала непонятные заклинания до тех пор, пока стены не начинали вибрировать от звуков. Она полностью игнорировала мои вопросы, но, кажется, приветствовала те небольшие перерывы, когда я приносила ей еду и настаивала на том, чтобы она отдохнула.
Новый стук заставил меня поспешить к парадной двери, которую Канделярия всегда запирала с наступлением темноты. Это было совершенно излишне, так как тот, кто захотел бы войти в дом, мог пройти через открытую кухню.
— Кто там? — спросила я, открывая железную задвижку.
— Генте де паз (мирные люди), — ответил мужской голос.
Удивлённая тем, что кто-то в ответ произнёс искажённую слабым акцентом устаревшую формулу приветствия времён испанских завоевателей, я автоматически ответила в требуемой манере: — храни нас Дева Мария, — и открыла дверь.
Высокий седой мужчина, прислонясь к стене, смотрел на меня так озадаченно, что я даже рассмеялась.
— Это дом Мерседес Перальты? — спросил он неуверенным голосом. Я кивнула, изучая его лицо. Оно было не таким морщинистым, скорее его опустошило какое-то горе или боль. Его водянистые голубые глаза окружали чёрные пятна возраста и усталости.
— Мерседес Перальта дома? — спросил он, заглядывая мимо меня в затемнённую переднюю.
— Она здесь, — ответила я, — но она не принимает людей так поздно.
— Я долго кружил по городу, размышляя идти сюда или нет, — сказал он. — Мне нужно видеть её. Я её старый друг и старый недруг.
Вздрогнув от боли и отчаяния, которыми был наполнен его голос, я попросила зайти его в дом, — она в своей рабочей комнате, — сказала я, — сейчас я зайду предупредить её о вашем приходе, — я шагнула вперёд и ободряюще улыбнулась ему, — как ваше имя?
— Не говори ей обо мне, — попросил мужчина, схватив мою руку, — дай я пойду сам. Я знаю дорогу, — хромая, он тяжело пересёк патио и коридор.
Секунду постояв перед занавесом комнаты доньи Мерседес, он поднялся по двум ступеням и вошёл внутрь.
Я шла за ним, готовясь взять на себя вину за бесцеремонное вторжение.
На секунду я подумала, что она уже в постели. Но как только мои глаза привыкли к дымной темноте, я увидела её в дальнем конце комнаты. Она сидела на стуле, едва различимая в свете одинокой свечи, зажжённой на алтаре.
— Федерико Мюллер! — задохнулась она, рассматривая его в полной панике. Она несколько раз провела рукой по глазам, не веря себе, — не может быть. Все эти годы я думала, что ты умер.
Он неловко опустился на колени и, положив голову на её колени, зарыдал, словно ребёнок, — помоги мне, помоги мне, — повторял он сквозь плач.
Я заторопилась к выходу, но резко остановилась, услышав, как Фредерико Мюллер упал на пол с громким стуком.
Я хотела позвать Канделярию, но донья Мерседес остановила меня, — как странно! — воскликнула она дрожащим голосом, — всё сходится, как в волшебном кроссворде. Это тот человек, которого ты мне напоминала. И ты вернула мне его.
Я хотела сказать ей, что не вижу сходства между собой и этим стариком, но она отправила меня в свою спальню за корзиной с лекарственными травами. Когда я вернулась, Фредерико Мюллер всё ещё лежал на полу. Донья Мерседес пыталась привести его в чувство.
— Позови Канделярию, — приказала она, — я не могу прикасаться к нему сама.
Канделярия, услышав шум, уже стояла в дверях. Она вошла. В её глазах было недоверие и ужас, — он вернулся, — прошептала она, приближаясь к Фредерико Мюллеру. Она перекрестилась и, обернувшись к донье Мерседес, спросила: — что мне надо делать?
— Его душа отделилась от его тела, — ответила она, — я слишком слаба, чтобы вернуть её назад.
Канделярия быстро перевела инертное тело Фредерико Мюллера в сидячее положение. Обняв, она придерживала его сзади. Кости его спины трещали, словно лопались на тысячи кусков.
Она прислонила его к стене, — он очень плох. Я думаю, он вернулся сюда, чтобы умереть, — канделярия вновь перекрестилась и вышла из комнаты.
Фредерико Мюллер открыл глаза. Он окинул нас мутным взором, а затем посмотрел на меня в молчаливой просьбе оставить его наедине с доньей Мерседес.
— Музия, — сказала она слабым голосом, остановив меня у выхода, — ты вернула его в мою жизнь, и ты должна остаться с нами.
Я нерешительно уселась на свой табурет. Он начал говорить, ни на чём не останавливаясь конкретно. Его бессвязные реплики продолжались часами.
Мерседес Перальта внимательно слушала его. Что бы он ни говорил, всё было важно для неё.
Когда он кончил говорить, потянулись долгие минуты молчания. Донья Мерседес медленно поднялась и зажгла свечу перед богородицей. Она стояла перед алтарем как древняя статуя, её лицо превратилось в невыразительную маску. Лишь глаза, полные слёз, казались живыми. Она прикурила сигару и несколько раз глубоко затянулась, как будто питая какую-то силу в своей груди.
Пламя ярко вспыхнуло. Свеча бросала жуткий свет на её фигуру, когда она повернулась к Фредерико Мюллеру. Тихо нашёптывая заклинания, она помассировала сначала его голову, а затем плечи.
— Ты можешь поступить со мной, как захочешь, — сказал он, прижимая её ладони к своим вискам.
— Иди в гостиную, — сказала донья Мерседес; её голос перешёл на дрожащий шёпот, — я дам тебе валериановое зелье. Оно заставит тебя заснуть, — улыбаясь, она гладила его волосы.
Он неуверенно прошёл через патио и коридор звук его шагов отдавался слабым эхом по всему дому.
Мерседес Перальта вновь вернулась к алтарю, но не пошла к нему. Она начала падать, и я подскочила к ней, подхватывая её. Чувствуя неконтролируемую дрожь её тела, я поняла, каким огромным было её напряжение и состояние нерешительности. Она часами утешала Фредерико Мюллера. Но я видела лишь её смятение. Она никогда не рассказывала о себе.
— Музия, скажи Канделярии, пусть она готовится, — сказала донья Мерседес, войдя в кухню, где я работала, — ты повезёшь нас на джипе.
Я немедленно побежала в комнату Канделярии, уверенная в том, что она ещё спит. Её здесь не было. Дверца гардероба была широко раскрыта, выставляя напоказ перекошенное зеркало и её платье. Они были расставлены не только по цветам, но и по длине. Узкая постель — каркас из реек и волосяной тюфяк — стояла между двух книжных шкафов, набитых романтическими новеллами и альбомами с вырезанными журнальными картинками. Всё было в безукоризненном порядке.
— Я уже готова, — сказала Канделярия позади меня.
Я испуганно оглянулась, — донья Мерседес хочет, чтобы ты… — она не дала мне окончить фразу и, подтолкнув меня к выходу, сказала: — я обо всём уже позаботилась. Быстрее переодевайся. У нас мало времени.
На обратном пути я заглянула в гостиную. Фредерико Мюллер спокойно спал на диване. Донья Мерседес и Канделярия уже ожидали меня в джипе. На небе не было ни луны, ни звёзд, но это была чудесная ночь, мягкая и тёмная, с прохладным ветром, струящимся с холмов.
Следуя указаниям Канделярии, я подвозила двух женщин к домам людей, которые регулярно посещали спиритические сеансы, а затем ожидала их на улице. Кроме Леона Чирино, я никогда не встречалась ни с кем из них, но знала, кто где живёт. Мне показалось, что мои спутницы объявляли дату сеанса. Они почти не задерживались в этих домах.
— А сейчас к дому Леона Чирино, — сказала Канделярия, помогая донье Мерседес сесть на заднее