перебегали конвульсивные спазмы, а туповатый хвост еще колотился по земле, вздымая облака пыли и расшвыривая вокруг плоские сухие окурки и горелые спички.
Таков был глупый, совершенно неестественный для удава, но тем не менее трагический конец Володьки. Вокруг него уже робко собиралась осмелевшая толпа. Пронзительно свиристели, перекрывая движение, милицейские свистки.
Главные герои драмы остались почти в одиночестве, как освистанные неблагодарной публикой театральные герои.
Болдырев, все еще малиновый, с усилием и недоверием пытался ворочать головой. Фуражка с него давно свалилась, жиденький чубчик прилип ко лбу. Он тяжело дышал, видимо, все еще не понимая до конца случившегося, но силясь что-то припомнить и наконец осознать.
Стапчук лежал замертво, и вздутый кадык его, принявший на себя всю сокрушительную тяжесть японского приема, не шевелился. Зато Гена полностью пришел в себя. И хотя руки его еще слегка дрожали, он пытался одновременно и вытереть кровь с лица, и стряхнуть пыль с брюк. Только это ему плохо удавалось. Кровь размазывалась рыжими полосами и, продолжая капать, темными звездочками прожигала пыль. Гена быстро понял всю тщету своих усилий и, решив, что без воды не обойтись, собрался было пройти в туалет. В тот момент он еще не вспомнил ни об альбигойском ларце, ни о той причине, которая, собственно, заставила его принять бой.
Но со всех сторон к нему уже спешили милиционеры разных рангов. Он мужественно и скромно, как и положено герою, приготовился к встрече с ними. Как-никак, а без него этого бандита вряд ли бы так скоро словили.
Это факт. Жаль только, что Мария не присутствовала при этой столь драматической сцене… Очень жаль!
Один из милиционеров поднял фуражку Болдырева, отряхнул и протянул владельцу. Тот ошалело глянул на нее, потом все же взял и надел, но криво. Коллега тут же поправил и, похлопав маленького сержанта по плечу, обнял его и повел к Гене, успевшему принять непринужденную, чуть небрежную позу.
Но тут Гена нащупал языком скользкую соленую ямку от выбитого зуба, и все его приподнятое настроение мигом улетучилось. «Хорошо еще, если вместе с корешком, – затосковал он. – Ничего себе счастливый денек! Ох, и накостыляю я Юрке шею за такое счастье…»
В Малино он так в этот гороскопный день и не попал.
Глава 28
Содержимое пакета
Грамота была отпечатана типографским способом на бристольском картоне с золотым обрезом и снабжена всеми необходимыми подписями и печатями. На самом верху ее находился герб: увенчанный трофеем и графской короной: серебряный щит с зубчатой башней и тремя пчелками вдоль трехцветной ленты.
К грамоте прилагались: шелковая подвязка, пакет с документами, завещание и личное письмо.
«Я, Мадлена-Дениза графиня де Ту видамесса де Монсегюр, вдова последнего наследственного видама Монсегюра Филиппа-Ангеррана- Августа графа де Ту и единственная наследница титула и состояния, передаю во владение господина Владимира Константиновича Люсина хранящуюся в нашей семье подвязку Генриха Четвертого, короля Франции и Наварры. Подлинность драгоценной реликвии, в день злодейского убийства обагренной кровью великого короля, удостоверяется историческими документами, а также семейными архивами домов Роган, Фуа и Ту. Указанные документы передаются господину Люсину вместе с реликвией в полное и неограниченное владение без каких бы то ни было условий. Он волен поступить с ними по своему усмотрению, а также передать их лично или по завещанию любому лицу.
«Находясь в здравом уме и твердой памяти, в предвидении неизбежной смерти, я, Эркюль де Роган герцог де Монбазон, дополняю сим ранее составленное мною завещание. Воля моя в отношении движимого и недвижимого имущества остается неизменной. Единственным и законным наследником всего состояния является мой сын Генрих Ганнибал де Роган граф де Шарки. Однако обстоятельства вынуждают меня дать специальное распоряжение касательно некоторых документов семейного архива и доверенной мне на сохранение подвязки короля Франции и Наварры, забрызганной августейшей кровью в черный для Франции день.
Сию печальную драгоценность вместе с приложенными бумагами завещаю отдать в вечное владение Бертраму Оливье графу де Ту, моему крестнику, сыну моего друга и родственника маршала Франсуа де Ту, оказавшего последнюю услугу несчастному королю. В день, когда молодой граф станет посвященным, дано ему будет узнать, что сия подвязка – служанка.
«Вы получите это последнее мое письмо, граф, когда ни меня, ни вашего крестного отца и опекуна герцога де Монбазона, уже не будет в живых. Молю Бога, чтобы последнее случилось как можно позднее и застало Вас в возрасте достаточно зрелом, чтобы взвалить на свои плечи тяжкое бремя ответственности.
Никогда не забывайте, граф, что имя свое Вы получили в память о святом епископе истинной веры наших предков господине Бертране д’Ан Марти, который взошел на костер в Поле сожженных марта 16 дня 1244 года.
Помните, сын мой, что на подвязке, которая в настоящую минуту лежит перед Вашими глазами, кровь величайшего из королей. В ночь накануне святого Варфоломея он купил себе жизнь ценой отречения от веры отцов, но не предал великого принципа: “клянись и лжесвидетельствуй, но не раскрывай тайны”. Пусть это послужит Вам уроком, ибо жизнь беспощадна. Она всегда требует от нас предательства и компромиссов. Слова редко стоят головы, граф. Не придавайте особого значения словам и уж во всяком случае не спешите взойти на эшафот ради слов. Но знайте также, что и для отступничества есть пределы, преступив которые мы навеки теряем уважение к собственной личности, без которого, в сущности, незачем и жить. Верю, что Бог и собственная ваша совесть, а равно и разум укажут Вам роковые границы эти, а также способы сохранить и жизнь, и честь в годину испытаний. Чужой опыт здесь едва ли полезен. Каждому дано в жизни измерить только собственную душу. Одни люди – таким был епископ Бертран – не знают сомнений и не способны ни к каким компромиссам, другие – я имею в виду короля Генриха, – напротив, оставаясь верными себе, проявляют широкую терпимость и большую свободу в принципах. Но свобода эта всего лишь отсрочка. Наступает неумолимый час, и вокруг них смыкается стальное кольцо, когда уже нельзя ни маневрировать, ни отступать. И если к тому роковому моменту бессмертная душа еще не утрачена ими, они столь же бестрепетно и гордо пойдут навстречу своему костру, как это сделал Бертран д’Ан Марти.
Епископ отдал всего себя служению истине и погиб мучительной смертью от руки невежественных злодеев; великий король готов был даже погубить себя во имя Франции и тоже погиб от руки убийцы, вручив только Богу сокровище, которое не принадлежало ни ему, ни его подданным, – бессмертную душу.
Будем же и мы верны теням великих и, сохранив себя, сохраним и доверенные нам тайны. От отца к сыну, от сына к внуку, но только так, чтобы среди живущих был лишь один посвященный. Мы не должны даже пытаться постигнуть доверенную нам тайну, тем более раскрыть ее. Мы только хранители! Мы призваны только хранить ее в лоне семьи до поры, неведомой нам; назначенной не нами и для цели, непостижимой для нас. Помните же об этом всегда, граф! Ваша задача – передать все это потомству.
Теперь же ознакомьтесь с тем, что доверено сохранить и не утратить роду де Ту:
“В безлунную ночь с 14 на 15 марта 1244 года с неприступных скал Монсегюра спустились на веревке четверо посвященных. Их имена: Гюго, Эмвель, Экар и Кламен. Они спасли бесценное сокровище катаров. План, по которому можно отыскать его, выбит тайнописью на серебряной пентаграмме, именуемой «звезда Флоренции», которая принадлежит ныне королеве-регентше, в тайну не посвященной. В руках оной же регентши Марии из рода Медичи пребывает и священный ларец, в коем ранее обитало сокровище. Теперь он пуст, но настанет день, и разрозненные пылинки вновь объединятся в сверкающий узор, в котором посвященные прочтут секреты величия и могущества. Не пытайтесь вырвать священные атрибуты из невежественных рук. Все само собой сложится в надлежащий час, по воле звезд – управителей судеб. Но
