скажем, предназначен для подарка. Кому? Может быть, тому самому Гвидо?
– Скажите, мадам Локар, какие руки были у месье?
– Простите?
– Ну, большие, маленькие…
– Средние. Нормальные мужские руки. «Значит, колечко кому-то предназначалось».
– Волосатые?
– Да, немного.
– А какого цвета волосы?
– На руках?
– Разумеется.
– Такие же… Я имею в виду – как и на голове. Темные. «Окажись они светлыми – сразу бы завертелся третий вариант. Хорошо хоть волосы как будто свои…»
– Составим опись сейчас или после осмотра сразу все и перепишем? – спросил Люсин посольского чиновника.
– Как вам будет угодно, – улыбнулся тот и развел руками.
– Тогда после, – решил Люсин. Бросил коробочку в чемодан и защелкнул замок. – Папку тоже под самый конец поглядим.
В шкафу висели два костюма: черный – вечерний и серый – деловой; на полках были уложены сорочки и голубая пижама.
– Скажите, мадам Локар, – спросил Люсин, – в каком костюме вы видели его в последний раз?
– В сером.
– Вот в этом? – Люсин снял вешалку с пиджаком.
– Нет. Тот был в клетку.
«Значит, он не переодевался после завтрака».
Люсин легко прошелся по карманам. Вроде ничего интересного. Мелочь наша и не наша, троллейбусные билеты и билеты в кино, крошки табака…
– Он курил?
– О да! Сигары, – ответила мадам.
«Значит, не только сигары. Ну конечно! – обрадовался Люсин, обнаружив смятую целлофановую пачку „Филипп Моррис“. Но тут же лежала и сигара в алюминиевом футляре. – Сигареты мог держать для угощения. Бывает и такое».
– Он носил кольцо?
– Да. Золотое обручальное, но как вдовец, и на среднем пальце правой руки массивное серебряное с чернью кольцо с черепом.
– Ну, масонское? – оживился чиновник.
– Не знаю, – равнодушно повела плечом мадам.
«Масонское? Любопытно… А вот это еще любопытней!» Люсин извлек из бокового кармана серого пиджака несколько квитанций комиссионных магазинов.
– Так… Куплено в комиссионном на Арбате, – сказал он. – Рисунок Ю. Анненкова тушью «Женщина в ванне», тридцать два на двадцать восемь, цена сорок пять рублей. Любопытно… Это тоже на Арбате. Художник Сомов: «Арлекин и Смерть», девяносто четыре рубля.
Сомов потянул больше.
Люсин скользнул взглядом по стенам. Кроме гостиничной картинки, изображавшей каких-то людей, любующихся с Ленинских гор Лужниками, других шедевров живописи не было.
«Где же они – эти Арлекин и женщина в ванне?»
Третья квитанция, выписанная антикварным магазином на улице Горького, лаконично сообщала, что пропавший владелец этих костюмов, покупавший картины, приобрел еще и Будду, позолоченного, высотой 14 см, с дефектами. Стоил Будда полсотни.
Но его тоже не было видно.
«Искусством интересуется… Божественным… И чего он в Загорск-то не поехал? Что ж с ним, беднягой, приключилось?»
Люсин закрыл шкаф и еще раз оглядел номер. За сдвинутыми шторами привычно гудел город.
«Зачем это я свет зажег, когда на дворе день? Надо было только штору раскрыть. А публика небось подумала, что так надо…»
Он подошел к телевизору и раскрыл столик. Там, рядом с экспортной «Столичной», изготовленной из отборной пшеницы (отлитые на стекле английские буквы гарантировали однократное употребление стеклотары), скрывался позолоченный Будда. Был он страшен – трехголов и толстопуз и вид имел неприличный.
«А я-то представлял себе Будду по-другому. Думал, что он – как человек, а у этого морда кабанья и черепа на голове. Но им виднее. Высота та же, позолочен, потерт, пальцы сломаны. Так что, несомненно, с дефектами. Он самый и есть. За полсотни я бы такого купил. Забавно».
«Столичную», которую надпись на этикетке рекомендовала слегка охладить, пропавший иностранец в холодильник не ставил, видимо, вообще к ней не притрагивался, так как была она завернута в первозданный целлофан.
«Неужто тоже для кого-то припас? Тут, наверное, ноль восемь. Удивительный человек!»
Дошла очередь до письменного стола. Там-то и отыскались в среднем ящике завернутые в бумагу «Женщина в ванне» да «Арлекин и Смерть». Женщина была голой, но выглядела скромно. Люсин решил, что за несколько штрихов черной туши сорок пять рублей многовато. Зато другая картина была многоцветной акварелью. Желтый скелет в черном, забрызганном жемчужными слезками плаще выглядел весьма внушительно. К тому же он еще наигрывал на скрипочке из берцовой кости. «Тоже дороговато», – решил Люсин.
В тумбе стола он нашел две нераспечатанные коробки шоколада («Поистине этот человек живет для других!») и план ВДНХ.
Не обрадовала его и ванная. Там на зеркальной полочке стояли всевозможные флаконы, мыльница с тремя сортами мыла, какая-то ароматичная соль и бритва «Золинген» в кожаном футляре.
«Опасная! – с уважением подумал Люсин. – Не какая-нибудь электрическая. Значит, выбрит всегда, как бильярдный шар».
Еще висел там мохнатый халат, стояли поролоновые туфли, и прямо в ванне валялась мочалка, вернее, настоящая морская губка.
«Вот и все. Документы, деньги и сертификаты у него при себе. Человек он небедный и со вкусом. Но все в меру. Джентльмен».
– Он ведь настоящий джентльмен, не правда ли? – спросил Люсин, выходя из ванной.
– Думаю, да, – согласилась мадам Локар.
– И конечно, вчера за завтраком он был гладко выбрит?
– Конечно.
– У брюнетов это, знаете, целая проблема: не пройдет и часа, как снова синева проступает.
– Он всегда был гладко выбрит.
«Отлично! Это хорошо, что у него опасная, очень хорошо… Но ведь перед вечером ему надо было где-то побриться?»
– Ну что ж, дамы и господа, осмотрим теперь эту папку и приступим к описи.
Люсин прошел к столу, раскрыл папку и аккуратно вывалил на стол ее содержимое.
Фотограф на всякий случай сделал несколько снимков.
– У вас все? – спросил его Люсин.
– Все.
– Тогда раздвиньте, пожалуйста, шторы и погасите свет.
При дневном свете все как-то повеселели. Мадам подошла к окну. В обесцвеченное жарой июльское небо весело изливали лиловые, клубящиеся струи трубы ТЭЦ. По реке медленно тащился белый прогулочный катер. Женевьева закурила новую сигарету и длинным перламутровым ноготком время от времени сбивала с нее серую колбаску пепла. Фотограф перекручивал пленку, а посольский чиновник,
