людей и опирается не только на ядерное устрашение. Советскому лидеру, располагающему всей полнотой информации, также было хорошо известно, что Советский Союз с его находящейся в застое экономикой и технологической отсталостью не мог ничего противопоставить СОИ. Ему необходимо было любой ценой остановить реализацию программы. Именно поэтому он и пытался предложить президенту Рейгану серьезное сокращение ядерных вооружений в обмен на одно условие: программа СОИ не должна выходить за «рамки лабораторий».
Михаилу Горбачеву удалось взять верх, а Рональд Рейган проиграл РК-битву в результате срыва переговоров. Тем не менее американский президент все же победил в «холодной войне» и сделал это без единого выстрела. В декабре 1987 года Советы сняли свое требование отказаться от СОИ и приняли американское предложение о сокращении вооружений, а именно предложение о полном выводе из Европы ядерного оружия среднего радиуса действия. Г-н Горбачев перешел Рубикон. Советский Союз вынужден был признать, что стратегия, которую он проводил с 60-х годов, — стратегия бряцания оружием, подрывной деятельности и пропаганды для прикрытия внутренней слабости и сохранения статуса сверхдержавы, — окончательно и бесспорно потерпела провал.
Меня все же удивляет, что левые пытаются отрицать это. Конечно, заблуждение — это не преступление. Однако то, как некоторые ведут себя, поверив, что Советский Союз оказался победителем, не многим отличается от преступления. Эти люди просто слепы, поскольку не хотят видеть, поскольку ослеплены классической социалистической верой в то, что власть государства — кратчайший путь к прогрессу. Так, американский журналист Линкольн Стеффенс, посетивший Советский Союз в 1919 году, написал: «Я видел будущее; и оно реально».
В разгар голода 1932 года, самого ужасного в российской истории, биолог Джулиан Хаксли заявил, что в России «уровень физического состояния и здоровья [людей] лучше, чем в Англии». Джордж Бернард Шоу писал, что «Сталин выполнил обещания, которые еще 10 лет назад казались неосуществимыми, и я снимаю перед ним шляпу». В не меньшей степени был поражен и Герберт Уэллс, который говорил, что он никогда «не встречал человека более искреннего, справедливого и честного… никто не боялся его, и все доверяли ему». Гарольд Ласки полагал, что советские тюрьмы (переполненные политическими заключенными, содержащимися в ужасающих условиях) позволяют осужденным вести «полноценную жизнь и сохранять чувство собственного достоинства»[19].
Сидней и Беатриса Уэбб были просто ошеломлены триумфом советского эксперимента. Их книга объемом в 1200 страниц, расхваливавшаяся всеми средствами советской пропаганды, первоначально называлась «Советский коммунизм: новая цивилизация?», однако знак вопроса исчез из заглавия второго издания, вышедшего в 1937 году, когда террор достиг наибольшего размаха [20].
В способности левых связывать все лучшее с коммунизмом, а худшее с антикоммунизмом есть нечто повергающее в трепет. Даже когда советская система лежала в конвульсиях экономической смерти, экономист Дж. К. Гэлбрейт в 1984 году так описывал свой визит в СССР:
О том, что советская система за последние годы добилась колоссальных успехов в материальном производстве, свидетельствуют как статистические данные, так и общий вид городских районов… Это заметно по облику людей на улицах… В определенной мере успехи российской системы обусловлены тем, что она, в отличие от экономики западных промышленно развитых стран, в полной мере задействует рабочую силу[21].
Профессор Гэлбрейт — один из сторонников некогда модной теории «конвергенции», в соответствии с которой капиталистическая и социалистическая модели со временем должны сближаться и, в конечном итоге, привести к миру социальной демократии, который вберет в себя все лучшее и будет лишен недостатков. Проблема этой теории заключается в том, что ее приверженцы вынуждены постоянно выискивать достоинства советской системы, которая не смогла предложить ничего существенного советским гражданам. Один из диссидентов того времени Владимир Буковский однажды заметил (имея в виду поговорку об омлете, который нельзя приготовить, не разбив яиц), что он видел массу разбитых яиц, но попробовать омлета ему так и не удалось.
Подобную ошибку (я вернусь к этому вопросу в одной из следующих глав) делают и те советологи, которые пытаются анализировать и представлять развитие событий в Советском Союзе, оперируя понятиями «голуби» и «ястребы», «либералы» и «консерваторы», «левые» и «правые»[22]. (Мне совершенно непонятно, зачем называть бескомпромиссных коммунистов «консерваторами», а фашиствующих антисемитов «правым крылом», — разве только чтобы сбить с толку оппонентов в либеральных средствах массовой информации.) Защитники теории «конвергенции» и некоторые сторонники политики разрядки предполагают, что любой конкретный шаг Соединенных Штатов должен вызывать аналогичный ответный шаг со стороны Советов[23]. Отсюда следует, что если мы хотим мира, то не должны готовиться к войне, если хотим безопасности, то не должны угрожать, а если хотим сотрудничества, то должны идти на компромиссы. Такой подход был совершенно неоправдан, по крайней мере пока Советский Союз оставался той сверхдержавой с экспансионистской идеологией, какой он был до середины — конца 80-х годов.
Доказательство тому лежит на поверхности. Пока во главе Соединенных Штатов стояла администрация (Никсона, Форда и Картера), которая шла на компромисс с Советами, Советский Союз продолжал наращивать свои арсеналы и усиливать военное присутствие в разных частях мира. Но стоило только появиться президенту, открыто поставившему в качестве целей достижение военного превосходства, всеобъемлющее соперничество и сдерживание советской мощи, как Советский Союз пошел на сотрудничество и разоружение, а впоследствии развалился. Критики президента Рейгана, в отчаянной попытке найти кого-нибудь, кому можно было бы поставить в заслугу окончание «холодной войны», увидели неожиданное спасение в лице Михаила Горбачева, которому приписали преобразование всего на свете. Роль г-на Горбачева и в самом деле была позитивной и очень важной. Однако противникам президента Рейгана так и не удается объяснить, почему (выражаясь словами профессора Ричарда Пайпса) «после четырех лет жесткой рейгановской политики конфронтации Советский Союз не ответил тем же… не назначил такого же бескомпромиссного, агрессивно настроенного первого секретаря, а остановился вместо этого на человеке, склонном к компромиссам»[24].
Столь серьезное заблуждение, похоже, совсем не помеха для карьеры в мире, сложившемся после окончания «холодной войны». Напротив. Вчерашние критики стратегии, которая так блистательно разрушила Советский Союз, получили возможность выстраивать отношения с его наследниками. Г-н Строуб Тэлботт в период работы журналистом в журнале Time неоднократно критиковал усилия Рейгана по укреплению обороноспособности, отвергал СОИ, подвергал сомнению эффективность идеи внешнего давления со стороны Запада, называл «холодную войну» «навязчивой идеей», отвлекающей мир от других, более важных проблем, и считал НАТО «не более чем временным образованием»[25]. И что же, в администрации президента Клинтона он получает место заместителя госсекретаря.
Все это в наше время
«Холодную войну» иногда изображают как борьбу между двумя сверхдержавами: Соединенными Штатами (и их союзниками) с одной стороны и Советским Союзом (и его марионетками) — с другой. Термин «сверхдержава» не нравился мне в те времена, поскольку он предполагает некую моральную равнозначность двух политических полюсов. Конечно, с одной стороны, борьбу за превосходство вели друг с другом равные в широком смысле государства. Однако эта равнозначность по размышлении вовсе не однозначна. Намного важнее и значительнее для нас сегодня то, что «холодная война» шла между двумя прямо противоположными системами, опирающимися на отрицающие друг друга философские теории и имеющими абсолютно разные цели.
Советская коммунистическая система была в некотором смысле проще. Ее главная цель заключалась в стремлении к мировому господству идеологии марксизма-ленинизма и коммунистической партии, которая являлась высшим хранителем этой идеологии и единственным получателем выгоды от нее. Такая цель, по мнению оппонентов, не предполагала никаких моральных ограничений, само упоминание которых казалось
