Шабоно

шапори может приказать своим хекурам похитить душу ребенка, тогда такой искусный колдун, как он, вполне может приказать своим духам, которые, как он считает, со мной уже знакомы, чтобы те пришли мне на помощь.

— Я призову хекур помочь тебе, — объявил Ирамамове. — Я приму эпену вместо тебя.

Пока один из мужчин вдувал галлюциноген в ноздри Ирамамове, Ритими, Тутеми и жены Арасуве принесли мне полные калабаши горячей воды, которую старая Хайяма нагрела в больших алюминиевых котелках. Я намочила свое разрезанное одеяло в горячей воде и, пользуясь штанинами джинсов вместо перчаток, выжала каждую полоску ткани, пока в ней не осталось ни капли влаги. Потом я осторожно обернула ими все тело Тешомы и накрыла прогретыми над огнем пальмовыми листьями, нарезанными по моей просьбе кем-то из подростков.

Я с трудом могла перемещаться по хижине, куда набилась целая толпа народу. Они молча следили за каждым моим движением, внимательно и настороженно, чтобы не упустить ни единой мелочи. Сидя рядом со мной на корточках, Ирамамове без устали бросал в ночь свои заклинания. Час проходил за часом, и люди постепенно разошлись по гамакам. Нимало не обескураженная их неодобрением, я продолжала сменять остывающие компрессы. Ритими молча сидела в своем гамаке. Ее сплетенные пальцы безвольно лежали на коленях в жесте полнейшего отчаяния. Всякий раз, поднимая на меня глаза, она заливалась слезами.

Тешома, казалось, никак не реагировала на мои хлопоты. Что если у нее не простуда, а что-то другое? Что если ей станет хуже? Уверенность моя заколебалась, и я с таким жаром стала бормотать молитвы за нее, с каким не молилась с самого детства. Подняв глаза, я натолкнулась на взгляд Ирамамове. Он был встревожен, словно понимал сумятицу противоречивых влияний, одолевающих меня в эту минуту, — колдовства, религии и страха. Затем с прежней решимостью он стал петь дальше.

К нам присоединился старый Камосиве, присев на корточки у очага. Предрассветная прохлада еще не вползла в хижину, но сам по себе горящий огонь заставил его инстинктивно придвинуться к нему поближе. Он тоже завел тихую песню. Его журчащий голос успокоил меня; он, казалось, принес с собой голоса ушедших поколений.

Дождь, поначалу решительно и энергично забарабанивший по пальмовой крыше, затем ослабел до легкой измороси, которая погрузила меня в какое-то оцепенение.

Уже почти светало, когда Тешома заметалась в гамаке, нетерпеливо срывая мокрые куски одеяла и обернутые вокруг нее пальмовые листья. Широко раскрыв глаза от удивления, она села и улыбнулась старому Камосиве, Ирамамове и мне, сгрудившимся у ее гамака. — Я хочу пить, — сказала она и одним глотком выпила всю поданную воду с медом.

— Она поправится? — неуверенно спросила Ритими.

— Ирамамове заманил ее душу обратно, — сказала я. — А горячая вода переломила ее лихорадку. Теперь ей нужно только тепло и спокойный сон.

Я вышла на поляну и распрямила затекшие ноги.

Опирающийся о палку старый Камосиве тесно прижал локти к груди, чтобы сохранить тепло. Он был похож на ребенка. Ирамамове остановился рядом со мной по дороге в свою хижину. Не было сказано ни слова, но я точно знала, что мы пережили момент абсолютного взаимопонимания.

Глава 22

Едва заслышав приближающиеся шаги, Тутеми знаком велела мне пригнуться к покрытым плесенью листьям тыквенной лианы. — Это отряд, уходивший в набег, — шепнула она. — Женщинам не полагается видеть, с какой стороны возвращаются воины.

Не в силах совладать с любопытством, я потихоньку встала на ноги. Вместе с мужчинами шли три женщины, одна из них была беременна.

— Не смотри, — взмолилась Тутеми, потянув меня вниз. — Если увидишь тропу, по которой возвращались участники набега, тогда тебя захватят враги.

— До чего же все-таки украшают мужчин эти яркие перья, которые струятся с их наручных повязок, да еще эта сплошная раскраска пастой оното, — сказала я и тут же в смятении заметила: — Но Этевы среди них нет! Как по-твоему, его не могли убить? — Тутеми ошеломленно уставилась на меня. Без малейшего намека на нервозность она чуть отвела в сторону широкие листья лианы, чтобы взглянуть на удаляющиеся фигуры. На ее встревоженном лице вспыхнула улыбка, и она схватила меня за руку. — Смотри, вон Этева. — И она притянула к себе мою голову, чтобы я тоже увидела. — Он, унукаи.

Далеко позади всех медленно тащился Этева, ссутулив плечи, словно под тяжестью невидимого груза. На нем не было ни украшений из перьев, ни раскраски. Лишь короткие тростниковые палочки были продеты в мочки его ушей и такие же тростинки браслетами были повязаны на обоих запястьях.

— Он что, болен? — Нет. Он унукаи, — восхищенно ответила она. — Он убил Мокототери.

Не в состоянии разделить радость Тутеми, я лишь уставилась на нее в немом изумлении. Потом, почувствовав, что вот-вот расплачусь, отвела глаза в сторону. Мы подождали, пока Этева скроется из виду, и неторопливо направились в шабоно.

Услышав приветственные крики вышедших из хижин жителей деревни, Тутеми ускорила шаг. В окружении ликующих Итикотери посреди поляны гордо стояли участники набега. Отвернувшись от мужа, самая младшая жена Арасуве подошла к трем пленным женщинам, которых радостные приветствия обошли стороной. Они молча стояли в некотором отдалении, не сводя настороженных взглядов с приближающейся к ним женщины Итикотери.

— Раскрасились оното — какая гадость! — завопила жена Арасуве. — Чего же еще ждать от женщины Мокототери? Вы что, думаете, что вас пригласили на праздник? — Злобно глядя на женщин, она схватила палку. — Я всех вас сейчас отлуплю. Если бы меня захватили в плен, я бы убежала, — кричала она.

Три женщины Мокототери сжались в тесную кучку.

— По крайней мере я пришла бы с жалобными рыданиями, — прошипела жена Арасуве, дернув одну из них за волосы.

Арасуве ступил между своей женой и пленницами. — Оставь их в покое. Они так много ревели, что от их слез промокла вся тропа. Это мы заставили их прекратить плач.

Мы не хотели слышать их завываний. — Арасуве отнял у жены палку. — И это мы велели им раскрасить лица и тела оното. Здесь этим женщинам будет хорошо. И обходиться с ними будут хорошо! — Он повернулся к остальным женщинам Итикотери, столпившимся возле его жены. — Дайте им что-нибудь поесть. Они проголодались не меньше нас. А мы не ели вот уже два дня.

Но укротить жену Арасуве было не так-то просто. — Ваши мужья убиты? — приставала она с расспросами к женщинам. — Вы сожгли их? Вы съели их пепел? — Затем она набросилась на беременную: — А твой муж тоже убит? Ты что же, рассчитываешь, что мужчина Итикотери станет отцом твоему ребенку? Грубо оттолкнув жену, Арасуве громко объявил: — Убит был только один человек. В него угодила стрела Этевы.

Это был тот самый человек, который убил отца Этевы во время прошлого вероломного набега Мокототери. — Арасуве повернулся к беременной женщине и продолжил без малейшего сочувствия во взгляде или голосе: — Мокототери похитили тебя некоторое время назад. Среди них у тебя нет братьев, которые пришли бы тебя выручать. Так что ты теперь Итикотери. И нечего больше реветь. — И Арасуве пустился в объяснения, что трем пленницам будет лучше жить среди его народа. Он особо подчеркнул, что Итикотери чуть ли не каждый день едят мясо, и в течение всего сезона дождей у них полно кореньев и бананов, так что никто здесь не голодает.

Одна из пленниц была совсем еще молоденькая девочка, лет десяти или одиннадцати. — Что с ней будет? — спросила я Тутеми.

— Как и остальных, кто-нибудь возьмет ее в жены, — ответила Тутеми. — Мне было примерно