Вот Зинчук еще только собирается в клуб, он еще без смокинга, но зато в широковатых брюках с алыми подтяжками. Когда он входит в спальню своей молодой жены, эти подтяжки волочатся за ним по ковру. Удивительное дело, но Зинчук умудряется не наступать на них своими туфлями из мягкой тонкой кожи. Он пересекает комнату и, приблизившись к Светлане, запускает руки в вырез ее вечернего платья, возбужденно похохатывая при этом. Отыскивая пальцами ее соски, просит помочь ему застегнуть жемчужные запонки, сработанные в тон пуговицам на его рубашке. На самом деле Зинчук хочет всегда одного и того же, утром и вечером, трезвый и подвыпивший, веселый и злой. И кончается все тоже одинаково. Платье, которым Светлана так гордилась, безжалостно скомкано и задрано до пупа, прическа нарушена, макияж уже не безупречен. А сверху дышит и двигается, двигается и дышит Зинчук. Если глядеть на его макушку, видно, что волосы на ней совсем реденькие, жидкие. Поэтому Светлана предпочитала пялиться в потолок. Там изображены ангелочки с миленькими такими писюнчиками, крохотными и безобидными. Обладай все ее знакомые мужчины точно такими же, Светлана Кораблева была бы безмерно счастлива.
Но это было не так, природа устроила все иначе, и настроение Светланы после супружеской возни оказалось изрядно подпорченным. По дороге в клуб ей чудился в лимузине запах бензина, на красной ковровой дорожке, расстеленной через тротуар, отчетливо виделись налипшие окурки и подозрительные пятна, а у швейцара при входе оказался совершенно наглый, похотливый взгляд.
Поднявшись по ступеням, Светлана не позволила Зинчуку увлечь себя внутрь, а задержалась на лестничной площадке, разглядывая лакейскую ливрею с аксельбантами и фуражку с дорогим шитьем.
– Ты адмирал, дружок? – спросила она у швейцара.
– Никак нет, – ответил он, хлопая глазами.
– Тогда, может быть, генералиссимус?
– Нет, хе-хе. Всего лишь навсего полковник. Отставной, правда.
– Тогда нечего тут, – тон Светланы начал стремительно повышаться, – из себя полководца корчить! Рассматривает он меня, как на параде!
– Боже упаси! – Швейцар, сообразивший, что юная дамочка остановилась возле него вовсе не для милой болтовни, испугался не на шутку, перестал выпячивать грудь, сделался ниже ростом.
– Он пялился на меня, как на картинку из порнографического журнала, – пожаловалась Светлана мужу. – Так и норовит запустить глаза под платье, козел старый!
Зинчук, который уже сам разменял пятый десяток, с неожиданным проворством подскочил к швейцару и принялся охаживать того ладошкой по мордасам, приговаривая при этом:
– Не сметь!.. Ты кто такой есть, я тебя спрашиваю?.. Чтобы духу твоего здесь больше не было!.. Сгною, сволочь!..
Рукой он орудовал по-кошачьи, коротко, проворно. Уже на третьей секунде экзекуции с головы швейцара слетела фуражка. Отшвырнув ее туфелькой подальше, Светлана почувствовала, как к ней мало- помалу возвращается хорошее расположение духа. Ее походка сделалась непринужденной, шея приобрела грациозный изгиб.
Когда Зинчук ввел Светлану в просторный холл, она уже улыбалась всем своим отражениям в зеркальных стенах. Ей больше не хотелось капризничать, хотя, проходя мимо неправдоподобно зеленой пальмы, она не удержалась от язвительного замечания:
– В столице любой заурядный кабак выглядит импозантнее вашего клуба для миллионеров.
Зинчук, владевший сорока девятью процентами акций заведения, натянуто улыбнулся:
– Чем же тебе здесь не нравится, радость моя?
– Искусственные пальмы – дурной вкус, – заявила Светлана, морща нос.
– Эта пальма настоящая. Между прочим, мне ее один шейх преподнес в подарок, тоже самый настоящий.
– Сказки тысячи и одной ночи!
– Что ты сказала, солнышко? – напрягся Зинчук.
– Да так, – отмахнулась Светлана. – Повидала я этих сказочных принцев с Ближнего Востока, все они одинаковые. Пыжатся, важничают, а у самих, кроме «Роллс-Ройсов», ни гроша за душой. Только пыль в глаза пускать умеют. Дикари дикарями. Бедуины паршивые.
Зинчук довольно засмеялся. Лично он придерживался иной точки зрения, но слышать от жены критику в адрес арабских шейхов ему было приятно.
От этого он как бы сам вырастал в собственных глазах.
Откушали скромно, почти наспех. Расковыряв своего омара, Светлана так и оставила его лежать на блюде. Ей было неуютно в большом банкетном зале, где присутствующих можно было пересчитать по пальцам. Пара расфуфыренных дядечек преклонного возраста, холеная шлюха с совершенно бесцветными глазами, один молодой человек волчьей наружности плюс негр в белом смокинге с розой в петлице. Он восседал за вишневым роялем «Ямаха» на эстраде и наигрывал что-то меланхоличное.
– Пусть «American Woman» споет, – потребовала Светлана. – Или лучше «Остаемся зимовать». Надеюсь, он по-русски умеет?
– Он никак не умеет, – откликнулся Зинчук с загадочной улыбкой.
– Что значит «никак»? Для чего же он тогда здесь посажен?
– Это просто манекен, радость моя. Чучело. – Зинчук засмеялся. – А инструмент представляет собой этакую компьютерную шарманку. Обычное механическое пианино. Если подойти поближе, можно увидеть, как его клавиши пляшут сами по себе.
– Забавно, – сказала Светлана, внимательно разглядывая манекен. Такой вариант мужчины ей нравился. Если бы еще рояль на печатный станок заменить. Горы баксов и никакого секса. Благодать…
В клубном казино, куда увлек ее Зинчук из ресторана, народу тоже было немного. Ночь подходила к концу, и, хотя окна были тщательно задрапированы, чувствовалось, что снаружи вот-вот начнет рассветать. От сознания этого на лицах присутствующих лежали усталые тени. Никто не притрагивался ни к фруктам, ни к тарталеткам на подносах, ни к фужерам с шампанским, которые разносили по залу расторопные юноши с набриолиненными волосами. Пахло сигарным дымом и – самую малость – потом.
– Не желаешь побросать кости? – спросил Зинчук, подведя Светлану к столу, обтянутому зеленым сукном. Расчерченное белым, оно напоминало миниатюрное футбольное поле.
– Девушке больше понравится рулетка, – возразил негромкий баритон.
Зинчук и Светлана обернулись одновременно, но реакция обоих на неожиданного советчика оказалась совершенно разной. У Зинчука резко обозначились все его морщины и лоб заблестел от выступившей испарины. Светлана высокомерно выгнула бровь и сложила губы таким образом, как учили ее в школе моделей.
Перед ними стоял рано поседевший брюнет кавказской наружности. Ворот черной рубахи выпущен поверх белого пиджака, руки небрежно сунуты в карманы брюк. Высокий, поджарый, смуглый. Невозможно было определить, куда направлен взгляд его непроницаемо-черных зрачков. Зинчук ощущал его на своей переносице, а Светлана – ложбинкой между своими аккуратными грудками, и каждый по-своему был прав.
– Рад тебя видеть, Сосо! – воскликнул Зинчук, протягивая руку для рукопожатия. В его голосе, в его жесте, в его неуловимо изменившейся осанке угадывалось замаскированное заискивание, граничащее с раболепием.
– Я тоже рад тебя видеть, – откликнулся мужчина с не очень приличным, по мнению Светланы, именем. – Тебя и твою девушку. Какая красавица, вай!
Поскольку Сосо разговаривал без малейшего акцента, его темпераментное восклицание прозвучало как-то театрально, фальшиво. И улыбка тоже не внушала Светлане доверия. Если бы рядом с ней находился оскаленный доберман-пинчер без намордника, она чувствовала бы себя не намного увереннее.
– Пора домой, Володя, – сказала она. – Я хочу спать.
– Сначала поставь на число «двадцать два», красавица, – сказал Сосо. – Выигрыш один к двадцати четырем.
– А если проигрыш? – холодно поинтересовалась Светлана.
– Выигрыш, красавица, только выигрыш. Я за свои слова отвечаю.
– Сосо Медашвили – мой компаньон, – пояснил Зинчук, хотя его никто об этом не просил. – Мы владеем
