существовали какие-то спасители, то они, как всегда, мешкали, не зная, кому поспешить на помощь в первую очередь.
4
Громов повертел перед глазами ополовиненную бутылку, выставленную на стол Костечкиным, неопределенно хмыкнул и сунул водку в холодильник.
Светлана мстительно захихикала, заметив, какими вялыми сделались жевательные движения Костечкина. Словно не вареную картофелину ему в рот запихнули, а глиняный ком. Даже отправленный следом огурец не отозвался бодрым хрустом.
– В принципе, – невнятно произнес лейтенант, обращаясь то ли к своей тарелке, то ли к вилке, – никто не запрещает нам немного выпить для аппетита. Мы мужчины или кто?
Громов внимательно посмотрел на него и подтвердил:
– В принципе, настоящим мужчинам никто не указ, это в принципе. Но тем не менее они почему-то не ходят на людях без штанов, не валяются под заборами и стараются не ковыряться в носу в присутственных местах. Как ты думаешь, Андрюша, что заставляет их терпеть подобные ограничения?
– Характер, – догадалась Светлана. – Сила воли, которая у некоторых напрочь отсутствует. Жалкие, аморфные создания. Они оживают лишь тогда, когда берут в руки бутылку. Или ковшик.
– Какой ковшик? – удивился Громов.
Светлана потупила глаза в лучших традициях католических монашек:
– Тот, которым норовят поливать водой голых беззащитных девушек.
– Да что она несет такое! – загорячился Костечкин, роняя вилку вместе с наколотой на нее картофелиной. – Не верьте ей, Олег Николаевич. Давайте я лучше телевизор включу, новости послушаем.
– Изнурительная борьба с терроризмом, раз. – Громов принялся загибать пальцы. – Сибирская язва, два. Обещания генерального прокурора по-скоренькому расследовать причины гибели атомохода или пассажирского самолета. Вот и все новости на сегодняшний день, Андрюша. По пальцам можно пересчитать.
– Ну не скажите, – возразил Костечкин, возвращаясь к трапезе. – В мире постоянно что-нибудь случается. Лично я стараюсь быть в курсе событий.
Громов покачал головой:
– Это лишь иллюзия. Никто никогда не расскажет тебе правду. О чем бы ни разглагольствовали телеведущие, тема у них всегда одна.
– Какая же? – полюбопытствовала Светлана. Она закончила ужинать раньше всех, потому что не хотела наедаться на ночь, и теперь ей было скучно.
– Деньги, – просто сказал Громов. – Все дело в том, кто кому заплатил, за что и сколько. Если не верите, понаблюдайте когда-нибудь в воскресенье за ведущим итогового обзора новостей. Фамилию его не помню, но, кажется, что-то связанное с киселем…
– И что же этот ведущий с кисельной фамилией? – Светлана делала вид, что внимательно слушает собеседника, а сама незаметно разглядывала его, сравнивая с мужчинами, которых знала прежде. Этот отличался от всех прочих. Можно было с уверенностью сказать, что он не станет протягивать руки, куда не надо, а если уж раскроет объятия, то именно тогда, когда от него это потребуется, ни раньше, ни позже.
– Время от времени он застывает на экране как завороженный, – пояснил Громов. – Смотрит в объектив поверх очков и молчит, минуту, другую. Такое впечатление, что он теряет мысль, но на самом деле там, за кадром, ему показывают листочки с цифрами.
– С какими цифрами? – спросила Светлана, пряча заинтересованный взгляд под полуопущенными ресницами.
– Стоимость заказанной темы в долларах. Ведущий оценивает предложение и, если оно его устраивает, принимается нести новую околесицу.
Громов предполагал разыграть только девушку, но она никак не отреагировала на услышанное, зато Костечкин понимающе закивал:
– Я тоже читал об этом. Фамилия этого мужика…
– Где ты мог это прочитать? – перебил его Громов. – Это же была шутка.
– Неправда, – хитро прищурился Костечкин. – Вы никогда не шутите, Олег Николаевич.
– Неужели?
– И не улыбаетесь, – подключилась Светлана.
– Возможно, – согласился Громов после недолгого раздумья. – Вот вызволю своих из неволи и запишусь на курсы весельчаков. Выучу пару анекдотов, три тоста и один комплимент. Сразу прослыву душой компании и остроумным собеседником. А пока, – он развел руками, – принимайте какой есть, извините.
– Кстати, об анекдотах, – воспрянул духом Костечкин, косясь на холодильник. – Встречаются как-то француз, американец и русский, все трое с жуткого бодуна…
– Ш-ш! – Одной рукой Громов приложил палец к губам, а другой достал из кармана зазвонивший сотовый телефон. – Ни звука.
Закурив сигарету, Светлана оперлась спиной о стену, чтобы было удобнее наблюдать за хозяином дома.
– А, это ты, парень, – произнес он в трубку без единой приветливой интонации в голосе. – Хорошо, что позвонил. Думаю, завтра в первой половине дня я буду готов выполнить свое обещание… Что?.. Нет, парень, в девять будет рановато. Позвони мне часиков в одиннадцать… Да… Да… Все, конец связи.
Закончив разговор, Громов обвел взглядом молодых людей, сидящих с ним за одним столом, но Светлана подозревала, что на самом деле он их не видит в упор.
– Что-то случилось? – спросила она.
– Возможно, завтра ты будешь ночевать уже дома, – пробормотал Громов.
– Как? А Сосо?
– Наш уговор насчет него остается в силе.
– Но…
– Завтра поговорим. – Взглянув на циферблат часов, Громов нахмурился: – Так, молодежь, пора укладываться. Первый час ночи. Отбой.
– Вы не рассказали, чем закончились ваши переговоры с Зинчуком, – закапризничал Костечкин. – Что, дело на мази?
Громов взглянул на Светлану, и, хотя улыбка так и не затронула его губы, от уголков глаз разбежались веселые лучики морщинок.
– Твой муж тебя по-настоящему любит, – сказал он, – поздравляю. Нам даже не пришлось торговаться. Случилась, правда, кое-какая накладка, но все уже позади. – Прежде чем отправиться наверх, Громов счел необходимым уточнить: – Почти.
5
Не каждый способен запросто взять и уснуть в чужом доме, на чужой тахте, под чужим колючим пледом. Особенно если речь идет не о бесчувственном чурбане по фамилии Костечкин, а о хрупком, нежном создании, привыкшем к комфорту и всеобщему обожанию.
Сложив ладошки под правой щекой, Светлана смотрела на угольки, догорающие в камине, и сердито думала, что Громов мог бы уделить ей побольше внимания. Разве она не заслужила этого, войдя в его положение и отказавшись от всяких попыток бегства? Вот она лежит себе, как настоящая пай-девочка, и даже не думает о том, чтобы выбраться из дома и раствориться во мраке, предоставив Громову самому решать его проблемы. Зачем ему Светлана? У него ведь есть верный Костечкин, который безмятежно похрапывает на топчане в кухне и в ус не дует, потому что усы у него, наверное, еще не растут. Охранничек! Да он даже не почешется, если Светлане вздумается прошмыгнуть к двери и выскользнуть наружу!
Представив себе, как она бредет по незнакомой местности совсем одна, в полной темноте, наполненной таинственными шорохами и промозглой сыростью, Светлана поерзала, устраиваясь поудобнее на выделенном ей ложе. Ее водворили сюда, как какую-то мебель, и забыли. А если ей страшно? Если она не привыкла спать одна? Если ее одолевают кошмары после пережитого стресса? Что тогда? Кто обязан о ней позаботиться? Конечно же, не Пушкин, потому что Пушкин здесь ни при чем. Ответственность лежала на
