сильнее.
– Где Костечкин?
– В больнице. – Ответ прозвучал из ванной комнаты, и тут же там зашумела вода, хлынувшая из душа. «Шшшш»…
– Что с ним?
– Мне кажется, он безнадежен.
«Шшшш»… Из ванной вылетел скомканный свитер и упал у ног Светланы. Она подняла его, расправила и прижала к груди, словно свитером можно было заслониться от беды или опасности.
– Андрюша… ранен? – спросила Светлана.
– Хуже, – заверил ее Громов, не показываясь из ванной.
– Он?.. Он?..
– Ему конец. Улыбка, как у последнего идиота, телячьи глаза, движения сомнамбулы… Все признаки налицо.
– Признаки чего? Контузии? Отравления?
– Погибели. – Усиленный эхом, голос Громова прозвучал так, словно он донесся не из ванной, а из мрачного склепа.
– Ничего не понимаю. – Свитер выпал из опустившихся рук Светланы и мягко обрушился к ее ногам. – Послушайте, вы!.. – Она повысила тон. – А можно говорить без загадок? Вы нашли дочь и внучку? И если да, то где они?
– Вопросов было задано три, – резонно заметил Громов. – На какой именно я должен отвечать?
– Допустим, на второй.
– Отвечаю: да. – На пол упала пропотевшая майка. – Мы нашли их. – К вороху одежды присоединились джинсы, одна штанина которых была слегка запятнана кровью.
Светлана уже почти кричала:
– И Ленку, и Анечку?
– И Ленку, и Анечку, – подтвердил Громов, прежде чем шагнуть с воинственным кличем под ледяные струи. – Знаешь, – прокричал он, отплевываясь и фыркая, – с каждым годом делать это все труднее и труднее!
– Что именно? – мрачно осведомилась Светлана, переступив порог ванной комнаты. – Морочить головы девушкам? Где все? Что с ними? Чем все закончилось? Можете вы все внятно рассказать, чудовище вы такое?
– Все очень просто. У Ленки и Анечки температура и сильнейшее нервное потрясение. Сейчас они находятся под присмотром одного прекрасного врача, моего старого приятеля. – Громов с удовольствием вращал головой, подставляя под водяные струи то лицо, то затылок. – Андрюша тоже там, хотя лечить его следует от совсем другого недуга.
– От какого?
– От детской влюбленности со всеми вытекающими отсюда последствиями. А так он в полном порядке. Нос мокрый и холодный, игрив, весел.
Светлана с облегчением засмеялась. Ответив на все вопросы, Громов застыл под душем с закрытыми глазами, и она впервые получила возможность хорошенько рассмотреть его с ног до головы, не таясь.
Ей нравилось то, что она видела. Мокрый торс Громова сверкал, как облитый жидким стеклом. Этот человек опять казался Светлане удивительно молодым, словно испытания, через которые он прошел, оказали на него волшебное воздействие.
– Огонь, вода и медные трубы, – пробормотала Светлана.
– М-м? – переспросил Громов, не открывая глаз. По задранному вверх лицу стекали потоки воды. Он наслаждался душем, как первым весенним дождем.
– Я говорю, что мне тоже не мешало бы принять душ. Прибавьте-ка горячей воды.
– Пожалуйста. – Поднеся одну руку к вентилю крана, Громов галантно подал вторую Светлане. – Милости прошу.
Сбросив халат, она переступила через край ванной. Она казалась себе невероятно грациозной и почти царственной – до того момента, пока не шагнула под ледяной душ. Манипуляции Громова с краном оказались наглым надувательством.
– И-и-и! – взвизгнула Светлана, как только к ней возвратилась способность дышать. – Это же просто хамство с твоей стороны, Громов!
– Ну вот, – притворно расстроился он. – Делить с мужчиной постель – это мы всегда пожалуйста. А когда дело доходит до лишений и трудностей, так мы в кусты.
– Кто мы? – проверещала Светлана, делая отчаянные попытки вырваться из сковавших ее объятий. – Не надо этих глупых обобщений, пожалуйста!
– Как же без обобщений? – усмехнулся Громов. – Как же без обобщений, когда между мужчиной и женщиной всегда происходит одно и то же?
– Что именно?
– Да вот что…
Сильные руки приподняли ее, а потом осторожно опустили. Но прошло еще немало времени до тех пор, пока босые ступни Светланы, ищущие опору, вновь коснулись дна ванной.
2
Гоги двигал челюстями с азартом дикаря, впервые пробующего на вкус жевательную резинку.
Ночь выдалась туманная, и окна в доме напротив горели нехорошим светом. Их, светящихся, оставалось все меньше и меньше. Как настоящих мужчин в команде хозяина.
После того как стало известно, что Шеварднадзе и Гурген найдены за городом мертвыми, за обеденным столом Сосо Медашвили образовалось восемь пустых мест, хотя еще вчера вокруг хозяина восседали двенадцать человек, клявшихся ему в верности. Теперь эти мастаки говорить пышные тосты разбежались в разные стороны. Никто не отрекся вслух, просто у всех вдруг нашлись срочные дела, требующие их присутствия как можно дальше от Курганска. У Гоги же, как всегда, была только одна забота – охранять Сосо и уничтожать его врагов. В их списке под первым номером шел Громов.
Не составило особого труда выяснить, что Шеварднадзе и Гурген убиты точно такими же пулями, которыми ранее были продырявлены четверо других бойцов. Одних Громов уничтожал физически, других – морально, но, надо признать, это получалось у него профессионально. Слишком профессионально, чтобы дарить ему хотя бы один лишний день жизни.
Гоги долго не мог взять в толк: откуда хозяину известно, что Громова нужно искать в квартире его дочери?
«Тупой, да? – спросил Сосо. – Где, по-твоему, его выследили Шеварднадзик с племяшем? В пивном баре?»
«Нет. Он выходил из дома, в котором живет его дочь».
«Правильно. И что из этого следует?»
«А что из этого следует?» – удивился Гоги.
«Давай ты больше не будешь задавать мне глупых вопросов, – предложил Сосо с нехорошей улыбкой. – Давай ты просто поедешь туда, куда я тебе говорю, и сделаешь то, что от тебя требуется».
«Давай!» – обрадовался Гоги.
Он не любил разговоров, в ходе которых чувствуешь себя не таким умным, каким хотели бы видеть тебя родители и люди, которых ты уважаешь. Проще получать приказы и выполнять их. Тогда никто не станет нервничать – ни хозяин, ни его верный слуга.
Да, Сосо превосходил Гоги в умении быстро соображать, но так и должно быть, разве нет? Зато Гоги умел многое другое, и сейчас под окнами громовской квартиры караулил именно он, а не те, кто клялся Сосо в вечной дружбе и преданности. Они, называвшие себя верными соратниками хозяина, прекрасно разбирались в винах и блюдах, знали много тостов и красивых песен. Неразговорчивый Гоги бокалами и пучками зелени на пирушках не размахивал, глотку понапрасну не драл. Он был создан для других, по- настоящему мужских занятий. Два года, проведенные в отряде Гелаева, научили его многому.
На автомобильном сиденье рядом с ним лежала тротиловая шашка. Из нее торчал набитый порохом
