расстояние. В иллюминатор было видно, как подрагивает налитое мощью алюминиевое крыло и трепещет хвостик токоснимателя над непроглядной молочной завесой. Откинувшись в кресле, он вбирал и эту гудящую дрожь, и эту муторную сосущую пустоту, пропуская сквозь себя минуты и километры.
XXIV
После первозданных просторов Приморья и почти космического одиночества подводного мира Москва показалась особенно многолюдной и шумной. Сплошные потоки машин, запруженные людьми тротуары, вечная спешка. Щедро политые мостовые исходили горячим паром, жадно вбиравшим в себя чад выхлопных труб, стойкие молекулы женских духов, освежающее дыхание отшумевшей грозы. Подхваченный стремительным течением, Кирилл окунулся в мелькающую пестроту залитых солнцем улиц, вдыхая ни с чем не сравнимый запах великого города. Его всевластная реальность оттесняла память, смешивая времена, перемещая лица. Что-то отступало, уменьшаясь, как в перевёрнутом бинокле, в невыразимую дымку, терялось среди теней.
Кирилла не покидало ощущение странной раздвоенности. Предвосхищая некие разительные перемены, которые почему-то обязательно должны были случиться здесь без него, он не обнаружил и тени каких бы то ни было судьбоносных сдвигов. Ничего не изменилось, словно он и не уезжал никуда. Многие из его многочисленных знакомых даже не заметили, что он отсутствовал столь долго. “Ты уже вернулся? — был типичный ответ на телефонный звонок. — Так скоро?” Он прожил за этот месяц целую жизнь, а для них, поглощённых насущными заботами, время пронеслось незаметно. Это скорее успокаивало, нежели разочаровывало.
Застав папу с мамой в относительном здравии, Кирилл с облегчённым сердцем принялся вызнавать институтские новости. Малик с ходу вверг его в водоворот предположений, слухов и мелких интриг. Кирилл сразу устал и внутренне отстранился. Сама мысль о том, что ему придётся как-то участвовать в этой мышиной возне, вызывала отвращение. Теперь он совершенно иначе смотрел на вещи. Даже малоприятная весть о письме из комитета не вызвала глубокого отклика, царапнув уставшую от волнений душу. Не тем он жил, не о том в глубине думал. Но постепенно обыденная карусель вовлекла его в своё не знающее остановки кружение.
Накопился экспериментальный материал, ждала запуска новая установка с вихревой камерой, подоспела пора промежуточного отчёта. Во всё это надо было влезать с головой, считать, пересчитывать, выискивать закономерности, делать выводы и, конечно, писать. С ответом на отказ медлить тоже не приходилось.
Дни замелькали, как кадры в кино, слившись в одноликий поток, наполненный привычной работой. Чтобы разобраться в наваленной Маликом груде, Кирилл засиживался в институтской библиотеке допоздна, а первые после приезда субботу и воскресенье безвылазно просидел дома, колдуя над калькулятором и нанося на миллиметровку точки. Эксперимент не расходился с теорией. Судя по “дельта-зет”, реакция могла идти ещё при более низких температурах.
Погружение в материал скорее отвлекало, нежели увлекало его. Какой-то незатухающий центр в мозгу был постоянно прикован к телефону. Дозвониться до Светланы, отдыхавшей в заповеднике “Кедровая падь”, не удавалось. Мешала разница во времени, подводила междугородная. Потом выяснилось, что живёт она не в самом заповеднике, а в каком-то лесничестве, где вообще нет телефона. Отчаявшись, он послал телеграмму, на которую вскоре пришёл ответ. Она писала, что поправляется, скучает, надеется на скорую встречу.
Кирилл ненадолго успокоился, дав себе слово рвануть через две недели на Дальний Восток. Хоть на день. Даже вынул из книжного шкафа альбом Сальвадора Дали, чтобы загодя отнести к букинисту. Заключённая в золотую суперобложку книга случайно раскрылась на гипсовом торсе Венеры, куда, как в комод, были вставлены всевозможные ящички. Богиня любви олицетворяла непостижимую природу. В ящиках с опушёнными мехом ручками зияла пустота.
В понедельник в лабораторию завалился Володя Орлов с пачками новеньких, пахнущих типографской краской авторефератов. Торжественно сорвав бечеву, он подписал несколько книжечек и вручил каждому из присутствующих. По такому случаю решено было немного “вздрогнуть”. Малик, великий мастак на такие проделки, сгонял Пальминова в буфет за пирожками и развёл немного спирта.
— За твои успехи, чувак! — провозгласил он, разливая по мензуркам. — Чтоб ни одного чёрного шара.
Всегда осторожный Орлов заложил двери ножкой стула.
— Только по-быстрому, — предупредил он.
Уничтожив все следы пиршества, общество разбилось на небольшие группки. Молоденькие лаборантки щебетали вокруг Володи, потчевавшего их очередной серией скабрезных частушек. Малик надоедал Пальминову пространными рассуждениями насчёт джазовой аранжировки то ли Гайдна, то ли Скриба, воспроизводя звучание отдельных инструментов.
Этим ловко воспользовалась Тамара, которой любая порция алкоголя мгновенно развязывала язык, и решительно оттеснила Кирилла к вытяжному шкафу.
— Ты сам заберёшь свои вещи или прикажешь доставить на квартиру? — вызывающе выпятив грудь, спросила она.
— Прости, Рыба, закрутился. — Кирилл виновато потупился. — Завтра заеду… Сразу после работы удобно?
— Вот именно, закрутился!
По тому, как это было сказано, Кирилл понял, чего стоило ем до сих пор сдерживаться. Но теперь, кажется, плотину прорвало и расспросов было не избежать.
— Сама видишь, дела невпроворот.
— Ты с ней тогда уехал? — еле слышно спросила она, подняв на Кирилла добрые тоскующие глаза.
— С ней, — ответил он, выжидательно отстранившись.
— Да знаю я всё! — Она зачем-то схватила фарфоровый тигелёк, дунула в него и швырнула обратно. — Все только про вас и говорили.
— Представляю себе. — Кирилл иронично опустил уголки губ.
— Совсем не то, что ты думаешь. — Тамара как-то сразу поникла. — Ничего плохого, во всяком случае.
— И на том спасибо.
— Как она сейчас?
— Ничего, поправляется.
— Ты действительно любишь её?
— Люблю, Тома.
— И она тебя тоже любит?
— Не знаю, — сказал Кирилл, выдержав долгую паузу.
— Конечно же любит, — произнесла она с обречённой убеждённостью. — Я желаю тебе только счастья, Кира!
— Я знаю. — Он благодарно опустил веки. — Ты надёжный друг. — И неожиданно для себя выпалил: — Она уходит в дальнее плавание, Тома!
— Ах, так?
— Да, так.
— А ты изводишься? Места себе не находишь?
— Не говори глупостей.
— Дурак!.. Вот и всё, что можно сказать. — Схватив колбу с рубиново-алым хромпиком, она бросилась к мойке и принялась ожесточённо перемывать пробирки.
Кирилл обиженно дёрнул щекой и присоединился к кружку Орлова, где стоял сплошной хохот.
— Постыдился бы, — бросил в шутку. — Они ж ещё детки.
— Детки? — округлил глаза Володя. — Но это те деточки! — погрозил он пальцем под дружный смех. — Кстати, старик, ты звонил Лебедевой? — вдруг озаботился он, погасив улыбку.
— Нет ещё.
— А почему? Передумал?
— Завтра же позвоню, — пообещал Кирилл.
— Звони сегодня. Она, между прочим, ждёт, а это нехорошо, не по-джентельменски.
