особенный. Я совершенно уверена, что уже завтра Игнатий Сергеевич начнёт справляться о вас. Пока он малость не подостынет, вам лучше держаться в пределах досягаемости. Вы, надеюсь, поняли?
— Понял, Анастасия Михайловна. Большое спасибо за науку.
— А в понедельник у нас семинар. Весьма ответственное, скажу вам, мероприятие. На него собираются не только сотрудники кафедры, но и занятный народ из корватовского института. Словом, костяк науки — младшие научные, работающие над собственной темой. Ваше присутствие, как принято говорить, обязательно. Поэтому не затягивайте с оформлением и живо включайтесь в нашу суматошную жизнь. Она не так плоха, смею уверить.
— У меня и сомнений не было.
Кирилл покинул университет в состоянии полнейшей растерянности. Даже не мог по-настоящему радоваться, подхваченный спешкой, смешавшей его затаённые планы.
Присев на красный гранит бассейна и подставив разгорячённое волнением лицо под холодную пыль фонтанов, он попытался разложить по ячейкам навалившийся на него хаос.
Заявление, бегунок, трудовая книжка — много времени это не займёт. Копия диплома у него есть, фотографии, кажется, тоже. Учётный листок можно взять у себя в фирме и отвезти уже заполненным. Значит, если успеть выполнить за сегодня-завтра необходимые формальности и купить билет, он сможет вылететь уже в четверг. Не беда, что сразу же придётся лететь обратно. Хоть бы взглянуть разок перед долгой её дорогой!
Поняв, что между опускающимся молотом и наковальней ещё сохранился ничтожный просвет, Кирилл приободрился и кинулся на поиски такси. Благо, роскошный Дали благополучно уплыл куда-то под прилавок и можно было не думать о деньгах, покупая минуты.
В четверг он уже сидел в кресле автобуса, везущего в Домодедово. Глядя на мелькающие стволы начинавших желтеть берёзок, вспоминал, отходя сердцем, коловращение событий и лиц. В отделе кадров, который помещался почему-то в подвале жилого дома — институт с громким названием пока ютился по разным углам, — его поразил, например, низкорослый седой человек с орденскими планками во всю грудь. Прозаически копаясь в сугубо штатских документах Кирилла, он попросил его написать личное заявление о приёме на работу, заметив при этом, что Игнатию Сергеевичу с высоты его орлиного полёта не до мелких формальностей, а им, людям подчинённым, пределы поставлены. За исключением этой незначительной заминки, отсрочившей приказ о зачислении на двадцать четыре часа, переход прошёл на удивление гладко. Северьянов и особенно Лариса Антоновна Постор оказались милейшими людьми, а родной академический ИХТТ не проявил, расставаясь с отлетающим птенцом, душераздирающей печали.
Плакала одна Томка-Рыба, и то украдкой, когда в шашлычной у Покровских ворот начали мигать светом, поторапливая подгулявших гостей. Отходная, которую Кирилл устроил для самого узкого круга, получилась какой-то невесёлой. Пили, как водится, за успехи на новом месте, за дружбу, которая не ржавеет, и за всё хорошее. Но без обычного энтузиазма и теплоты. Подгоревший шашлык был слегка пересолен и жестковат, в водке недоставало кондиционной крепости. Лишь вино “аджалеши” оказалось на высоте.
Мешавший всё со всем, да ещё запивавший пивом Бошарин раздухарился и лез целоваться. “Кира! — кричал он в порыве восторга. — Марлен! Я вас обожаю, ребята! Вы из меня научного работника сделали, а я кто? Я с незаконченным средним образованием”.
Это был единственный забавный эпизод.
Но насколько везло Кириллу в Москве, настолько неудачно начала складываться дорога. В аэропорту выяснилось, что рейс отсрочили на четыре часа. Слоняясь по буфетам и киоскам, он кое-как убил время, решая глупейший кроссворд в “Огоньке”. Затем последовала новая отсрочка, пока вылет окончательно не перенесли на следующее утро. Ситуация обострялась до предела.
Кое-как вылетев на другой день, уже далеко после полудня, Кирилл неожиданно приземлился в Братске, в забитом отчаявшимися пассажирами аэропорту. На трассе бушевал жесточайший циклон. Не принимали Владивосток, Петропавловск, Хабаровск и даже Новосибирск. Но ему, совсем по Высоцкому, было “туда не надо”. Проведя бессонную ночь в аэрофлотовской гостинице, небритый и злой, Кирилл сдал билет. По местному времени уже наступила суббота, а час вылета ещё и не объявили. Две ночи сгорели в никотинном дыму. Даже дураку было ясно, что при самом благоприятном стечении обстоятельств в Москву раньше вторника, а то и среды не возвернуться.
Кирилл долго ломал себя. Но стыд предстать в глазах Корвата и Анастасии Михайловны последним ничтожеством возобладал. И удалённость сказалась во времени, перемноженном на быстроту перемен, и отмеренная скупость её телеграфных строчек. Полностью исписав бланк горькими сетованиями на несчастливое стечение обстоятельств, он послал Светлане срочную и полетел домой. Навстречу осени, в неизвестность, к новым началам.
Спасибо ещё, что принимала Москва.
XXIX
“Борец” бросил якорь в трёх милях от главного атолла Руанахива. По законам маленькой островной республики крупным судам запрещалось подходить ближе, чтобы не нанести вреда коралловым колониям. Каждое утро с борта спускали быстроходный катер на воздушной подушке, который доставлял исследователей в лагуну. Защищённая от океанских волн прерывистым овалом небольших атоллов и островков, она напоминала волшебный оазис, затерянный среди необъятной пустыни. Даже в самый сильный тайфун здесь было на удивление тихо. У невидимого кольца рифов с пушечным грохотом разбивались длинные вздыбленные валы, вскипая неистово взлетающей пеной, а по изумрудной поверхности внутреннего озера лишь пробегала лёгкая зыбь. В серёдке окаймлявших его атолльчиков зеленели уже совсем крошечные лагуны, похожие на зацветающие пруды. В этой причудливой галактике, заброшенной в гидрокосмос Пасифика, были свои звёздные скопления, своя структурная иерархия, построенная на ячейке коралла. Согретые дыханием жизни, они множились и умирали, атомы-мотыльки, превращаясь в песок, в перемолотую океанскими жерновами звездную пыль. И размыкались кольца атоллов, и одичалые волны врывались в расширяющиеся промоины. А в подводной голубизне ветвились новые рожки, надстраивались этажи, вырастали ярусы. Башни кораллов тянулись за светом. Отгораживаясь от бушующего напора, смыкались крепостные валы. Нигде жизнь и смерть не выступали в таком обнажённом и тесном единстве, как здесь, на цветущем атолле, окружённом хаосом небытия.
Ползая по раскалённой палубе, слегка затенённой полощущимся на ветру тентом, Светлана Рунова рассматривала свежие колонки керна, извлечённого из океанского дна. Неровно разломанные и рассортированные по ящикам, они хранили тайну рождения и неизбежной гибели пальмового архипелага, взращенного морем на скелетах живых существ.
Лишь на семнадцатый день бур пробился сквозь многометровый чехол кораллового песчаника. В последних порциях керна отчетливо темнела пористая вулканическая порода. Кокосовый рай был вознесён над бездной содроганиями ада. Он родился в огненном выплеске, клубах пара, удушливом серном дыму.
Светлана отобрала несколько крупиц на пробу. Ей предстояло уточнить по смене диатомовых сообществ ключевые моменты геологической истории. Прежде чем спуститься в лабораторию, она раскрутила вентиль и стала под упругую струю забортной воды. На краткий миг повеяло желанной прохладой, но, едва последние капли высохли, опять прихлынула удушливая жара.
Светлана почти оправилась от недомогания, которое всё реже напоминало о себе наплывами изнурительной слабости и ночной перебегающей болью в плечевых суставах. Она исправно загорала на верхней палубе, плескалась в бассейне, часами бродила в тени кокосовых пальм, красиво выгнутых навстречу пассатам.
От Кирилла приходили радиограммы, которые он умудрялся разнообразить то неожиданной шуткой, то завуалированным, но понятным ей напоминанием о своём стоическом ожидании. Отвечать она не могла, потому что “Борей” находился во внутренних водах и радиорубка работала лишь на приём. Только он едва ли об этом догадывался. Запрятанное в словах ощущение тревоги отчётливее проступало день ото дня. Кирилл не давал ей успокоиться, прийти в себя, трезво осмыслить пределы этой затягивающей взаимозависимости.
Невозможность хоть как-то успокоить его мешала Светлане забыться. Почти вопреки желанию она постоянно возвращалась к мыслям о нём, считала дни, оставшиеся до отплытия на Туамоту, когда радист начнет отстукивать накопившиеся вести. Она уговаривала себя, что нужно жить текущими впечатлениями, ни о чём не задумываться, не строить никаких планов. Существует только блистающее заманчивыми
