дрых без задних ног, реагируя на окружающую действительность не более живо, чем любой неодушевленный предмет.
Так было и в родной Еленовке, и в ПТУ, и на срочной службе. Вечная проблема в разных местах разрешалась по-разному. Дома батя будил сына посредством холодной воды, которую бесцеремонно лил на него из носика чайника. Дружки-пэтэушники выносили соню вместе с кроватью в коридор общаги и там выставляли на всеобщее обозрение, причем, как правило, без трусов, что значительно повышало его рейтинг среди немногочисленных девчат. В армейской казарме Петру делали «велосипед», то есть вставляли между пальцами его ног горящие спички и, покатываясь от смеха, наблюдали, как он энергично вращает несуществующие педали. Но этот аттракцион был популярен лишь до тех пор, пока Петр спросонок не сломал челюсть самому азартному и веселому зрителю, а случилось это уже на второй неделе доблестной службы.
Со временем он приучился вставать вовремя, при необходимости даже в шесть часов утра, если перед сном отдавал мозгу соответствующий приказ, представляя себе при этом циферблат часов с замершими в нужном положении стрелками. Но в промежутках между укладыванием в постель и пробуждением Петр по- прежнему становился чурбан чурбаном, из которого хоть Буратино вытесывай – не пикнет даже. Эта особенность Петиного организма могла бы дорого ему обойтись той темной ночкой, когда он провалился в забытье, совершенно обессиленный испытаниями, выпавшими на его долю днем.
Спасла Петра заурядная упаковка сосисок, которую он сохранил на сердце как память о покойной Юлечке. Было чем ее помянуть по православной традиции.
Сосиски эти, скользкие, окрашенные в цвет отмороженных пальцев, если и были куриными, как гласила надпись на пакете, то готовили их не из мяса, а из натурального дерьма, выработанного на птицеферме. Но Петр слишком хотел есть, чтобы вникать в такие подробности. Кроме того, он ведь вырос в деревне, где любые колбасные изделия считались наипервейшим лакомством, поэтому и накинулся на угощение с остервенением изголодавшегося кота.
Расплата за жадность и неосмотрительность наступила ночью. Началось все с тревожного сна с погонями, завершившегося бесконечно долгим падением с высоты, от которого Петины внутренности разом перевернулись. Его подбросило на диване так, словно он действительно сверзился на него из поднебесья. Рот был полон кислой слюны, тело снаружи покрылось испариной, а изнутри его пронзала режущая боль во взбунтовавшемся желудке.
Не успев даже зажечь свет, Петр ринулся в туалет, и если бы на короткий марш-бросок потребовалось хотя бы одним скачком больше, он мог бы не успеть донести свою беду до места назначения.
Последовавшие приступы были столь бурными и многократными, что, когда Петра проняло от желудка до распоследней тощей кишки, он так и остался сидеть на унитазе со слабой улыбкой много выстрадавшего, но по-своему счастливого человека. Отдаляться от туалета было рановато, да Петр и не спешил никуда. После многолетних мытарств в неблагоустроенных общественных сортирах он научился ценить все прелести такого вот маленького замкнутого мирка, где никто не мог нарушить его мечтательный покой.
Прежние хозяева квартиры оборудовали туалет уютным настенным бра в виде увядшего тюльпана, целой портретной галереей известных артистов и стопочкой ветхих журналов «За рулем», изданных еще до Петиного рождения. Сам он дополнил интерьер парой пятикилограммовых гантелей, занявших почетное место по обе стороны от унитаза. Артистов разглядывать во время вдумчивых посиделок было скучно и как- то неловко. Журналы вообще не привлекали Петино внимание, поскольку автомобили там были представлены безнадежно устаревшие, а непосредственно печатным словом он мозги забивать не любил, намереваясь сохранить их в почти первозданном виде на потом. Оставались нехитрые упражнения с гантелями, которые, как полагал Петр, даже способствовали процессу отправления организма. Получалось сочетание полезного с не менее полезным.
Скупо радуясь накатившему умиротворению, он нагнулся было за гантелями, как вдруг замер, гадая, почудился ли ему посторонний шум или он действительно имел место. Крак! Навострив уши, Петр определил источник происхождения звука: дверной замок, в скважине которого проскрежетал вставленный ключ. Тихий, вкрадчивый скрежет повторялся вновь и вновь. Впечатление было такое, что входную дверь пытается открыть пьянчуга, неспособный подобрать нужный ключ даже с десятой попытки.
Если бы не приключение по дороге в аэропорт, Петр немедленно отправился бы выяснять, кто и зачем пытается проникнуть в его жилище. Окажись это владелец квартиры, не избежать бы ему пары десятков нелестных эпитетов за столь позднее вторжение. И Петр, поспешно приведя себя в порядок, уже намеревался кинуться на бытовые разборки, когда вдруг вспомнил, что случается в кино со свидетелями заказных убийств. Ведь Лехмана с его секретаршей завалили не просто так, от нечего делать. А потом золотозубый автоматчик преследовал Петра тоже не из безобидного желания посостязаться с ним в беге по пересеченной местности.
Неприятно стало Петру, очень неуютно и одиноко, особенно когда в звенящей тишине едва слышно пропели петли открываемой двери: здра-а-а-асте!. Сжав в правой руке гантель и погасив бра, чтобы не привлечь внимания неизвестного взломщика светом, пробивающимся сквозь щели, он выпрямился и затаил дыхание.
Входную дверь за собой не захлопнули, а осторожно притворили. Потом под ногами ночного гостя несколько раз скрипнули половицы, он приближался, отчего Петру вдруг страстно захотелось снова опуститься на унитаз.
Незнакомец с сиплым дыханием заядлого курильщика остановился совсем рядом – в тесном закутке между туалетом и комнатой. Здесь он замер, наверное, давая глазам привыкнуть к темноте, как тоскливо догадался Петр. Когда за дверью раздалось тихое металлическое клацанье, ему стало окончательно ясно, что отсидеться в уборной не удастся: обыск однокомнатной квартиры должен был занять гораздо меньше времени, чем предполагал провести Петр на этом свете.
Сознание того, что его снова собираются лишить жизни, как какого-то безропотного бычка на бойне, внезапно придало ему столько сил и решимости, что моментально переполнившая Петра энергия вырвалась наружу с совершенно дикарским воплем, пронзившим ночную тишину:
– Ии-ии-ээ-ЭЭ-ЭХ!!!
Еще только заведя этот клич, он пинком распахнул дверь, на середине выдоха определил в темноте примерное местонахождение незнакомца, а завершающую ноту совместил со взмахом гантелью. Инстинкт подсказал ему, что необходимо прежде всего ошеломить, парализовать противника, и тот же звериный инстинкт направил во мраке его руку, сжимающую чугунный снаряд.
Удар пришелся вскользь, лишь задев обращенный к Петру затылок по касательной, прежде чем обрушиться на подвернувшееся правое плечо, но все же удар этот выбил из незнакомца сдавленное оханье, а из его рук – увесистый металлический предмет, грюкнувший об пол. Почти без размаха Петр вторично двинул гантелью, на этот раз наискось, снизу вверх, прямо в обращенное навстречу неожиданной угрозе лицо. Прошуршали по обоям пальцы, пытающиеся ухватиться за стену прихожей, потому что удар отшвырнул темную фигуру сразу на несколько шагов. Петр не отставал, еще дважды успел добавить падающему куда попало, кажется, по рукам, прикрывающим голову.
В электрическом свете, залившем прихожую по мановению Петиного пальца, он увидел распростертого на полу чернявого мужчину, того самого, который утром манил его к себе на пустынной дороге, предлагая самому подставиться под автоматную очередь. Тогда он скалил свои сверкающие фиксы. Теперь один выбитый золотой зуб прилип к его подбородку, залитому густой кровью. Автомат тоже никуда не делся, валялся поодаль, а без него чернявый выглядел слабым, жалким и беззащитным мужичонкой лет пятидесяти, в котором, столкнись с ним нос к носу в обычной обстановке, и не заподозришь лихого разбойничка.
Петр смотался в комнату и быстро оделся, не спуская глаз с тщедушного противника. Догадываясь, что в квартире засиживаться больше ни к чему, натянул куртку, снова вооружился гантелью и осторожно пнул ботинком распростертое на полу тело:
– Ну, ты! Кончай придуриваться!
Мужичок приоткрыл глаза и поискал мутным взглядом того, кто к нему обращается. Обнаружив перед собой Петра, он ничуть не удивился, а только выплюнул очередной золотой зуб и страдальчески шмыгнул распухшим носом.
– Граблю сломал, – пожаловался он, слегка пришепетывая по причине частичной утраты четкости
