принял вертикальную позу, отчего его ляжки до самых коленей оказались погребенными под вываленным на них волосатым брюхом. Словно на тесто, вылезшее из квашни, глядишь. На отвратительное тесто, обильно сдобренное жиром и потом.
– Тебе понравилось? – спросил он, занявшись срезанием желтых ногтей на ногах. Для этого он пользовался не ножницами, а ржавым лезвием, вытащенным из кармана халата.
– Ну, – Наталья помялась, – я, Сарым Исатаевич, не привыкла к подобному обращению.
– Врешь, – проворчал он. – Ты взаправду голосила, не прикидывалась. Из тебя будет толк. – Кабиров пошевелил пальцами обработанной ноги, любуясь ими. – Но поешь ты скверно, а танцуешь еще хуже. К следующему разу обязательно потренируйся.
Промолчать? Проглотить и эту пилюлю? Или все же попытаться отстоять свои честь и достоинство? Хотя бы жалкие остатки былой чести и былого достоинства?
– Знаете, Сарым Исатаевич, – сказала Наталья, налившаяся мутной хмельной отвагой, – честно говоря, что-то притягательное во всей этой экзотике действительно имеется. Но я не вещь ваша, а взрослая замужняя женщина, между прочим, русская, между прочим, имеющая друзей. Меня будут искать. Вам лучше отпустить меня, возвратив мне одежду, документы и деньги, пока не поздно. – Воодушевленная молчанием Кабирова, Наталья постепенно повышала голос. – В этом случае, клянусь, я никому не сообщу о том, что здесь произошло. Что было, то было.
– Экзо-о-отика, – повторил Кабиров, разглядывая вторую ногу. – Экзотика, да. – Из всей обращенной к нему речи он только это слово усвоил, а все остальные пропустил мимо ушей. – Да только ты еще не зна-а- аешь, что такое настоящая экзотика. Там, за сараями, – он ткнул пальцем через плечо, – есть глубокая яма, наполненная жидким рыжим дерьмом. Через нее перекинута доска. На этой доске могут разместиться одновременно трое взрослых мужчин, присевших на корточки – понимаешь, о чем я говорю? А вот в самой яме троим будет неудобно. И двоим неудобно. – Кабиров многозначительно улыбнулся. – Даже если ты окажешься там в гордом одиночестве, то ты все равно будешь проситься обратно. Но назад пути уже не будет. Куда тебя потом девать, провонявшую с ног до головы? Так что тех, кто угодил в яму, мы там и оставляем. А потом забрасываем землей и роем новую яму. – Тем же ровным тоном, с той же бесстрастной интонацией, Кабиров распорядился: – Налей коньяку.
– Сейчас. – Наталья вскочила на ноги, как подброшенная пружиной. – А мне выпить можно?
– Немножко коньяку тебе не помешает, – милостиво кивнул Кабиров. – Но не слишком увлекайся этим благородным напитком. Мне нравятся женщины бодрые, энергичные. Ты как себя чувствуешь? Не устала?
– Что вы, – воскликнула Наталья, протягивая хозяину пиалу.
Кабиров ее не принял. Молча глядел на пленницу и чего-то ждал, поигрывая бровями. Она неуверенно поклонилась, вопросительно глядя на него:
– Так?
– У тебя болит поясница? Радикулит?
Лишь после того, как Наталья перегнулась пополам, коснувшись грудью коленей, Кабиров взял пиалу, вылакал коньяк и требовательно пошевелил пальцами. Пришлось смотаться за блюдом с изюмом, потом – принять уже знакомую позу, потом верещать от остроты ощущений, которых было так много, что некоторое время Наталья даже пошевелиться не могла, не то что сходить за своей порцией коньяка.
– Я забыл спросить, каким ветром тебя сюда занесло? – полюбопытствовал Кабиров, опять растянувшийся на спине. Его волосатое брюхо гудело, как бубен.
– Путешествовала, Сарым Исатаевич, впечатлений набиралась, – Наталья лежала лицом вниз, подложив под груди ладони.
– Впечатления – соль жизни. Превращаясь в воспоминания, они делают нашу жизнь не такой пресной, как прежде. – Кабиров потрепал темные волосы наложницы, рассыпавшиеся по полу, постепенно наматывая их на пальцы, собирая в кулак. – Я могу подарить тебе много незабываемых впечатлений. Вот один из вариантов. В рот лгунишке вставляют металлический прут. Сомкнуть зубы невозможно, они крошатся, ломаются. Лгунишка сидит с оскаленными зубами и наблюдает за тем, как их стесывают напильником. После такой процедуры никакого «блендамеда» не надо.
– Значит, так, – деловито заговорила Наталья, – нас было четверо. Главный – Громов, он настоящий зверь, безжалостный, неукротимый. В столовой, возле которой меня подобрала «Волга», произошла перестрелка. Вернее, никакой перестрелки не было, а просто этот Громов достал пистолет и перестрелял пятерых парней, которые…
Кабиров внимательно слушал историю похождений русской сучки и ее товарищей. Даже глаза закрыл, чтобы не отвлекаться на посторонние предметы.
Итак, этот Громов, у которого якобы имеется заколдованный пистолет, сам прыгающий ему в руку, разыскивает в степи своего зятя, Андрея Костечкина. С ним находится дочь Елена, которой Костечкин приходится мужем. А сам Костечкин, не пожелавший работать на нового хозяина, в настоящий момент висит на кресте, и ему вряд ли помогут хлопоты беспокойных родственников. Он потерял сознание после того, как в его ладонь был заколочен первый гвоздь, а произошло это… – Кабиров сверился с показаниями циферблата, – более двух часов назад. В принципе, строптивый пленник подох бы и без всякого распятия, от истощения, побоев и жажды. Но дал слово – держи. И первое, что сделал Кабиров, проснувшись, так это велел пришпилить Костечкина к кресту, сколоченному из шпал. Пусть это будет дополнительным подарком ко дню рождения себе.
В настоящий момент крест вкопан в землю на вершине пологого кургана, откуда его, должно быть, хорошо видно как верным слугам, так и ленивым рабам Кабирова, чтобы и те и другие знали свое место. Своеобразная наглядная агитация, которой так много внимания уделялось при социализме. Это правильно. Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать, как говорят русские.
Но, пожалуй, хорошего понемножку, решил Кабиров. Зачем дразнить Громова, который и без того палит из своего заговоренного пистолета направо и налево? Сейчас он и его спутники, скорее всего, отсыпаются или зализывают раны. Ночью в степи прогремели взрывы – теперь нетрудно догадаться, что в дальнем поселке шел бой. Банда Жасмана наверняка уничтожена, вот почему никто не спешит к Кабирову с поздравлениями и причитающимися ему деньгами. Встреча-то была назначена на утро, а время уже за полдень перевалило. Значит, победу одержал Громов, которому совсем не обязательно знать, как обошлись с его зятем…
– Ой, – осторожно пискнула Наталья, волосы которой оставались в кулаке увлекшегося Кабирова. – Больно.
Он разжал пальцы, сдул с них вырванные пряди и мрачно спросил:
– У твоих друзей были гранаты? Взрывчатка?
– По-моему, нет, – неуверенно ответила Наталья, садясь по-турецки и ощупывая голову.
– Где же они их взяли?
– Понятия не имею.
– Гранаты могли храниться у Жасмана, – заключил Кабиров. – На его беду.
– Не понимаю…
– Тебе и не надо ничего понимать. Женщина создана не для того, чтобы думать. Послушай, – Кабиров с интересом взглянул на пленницу, – а ты любишь работать губами?
– С чего вы взяли? Я этим не занимаюсь.
Наталья попыталась отвернуться, но была поймана за подбородок.
– Не рассказывай мне байки. Все русские женщины делают это, все без исключения. Вас принуждают? Или это у вас в крови?
– Честное слово, я никогда…
– Предпочитаешь взять в рот железный прут, о котором я тебе рассказывал? – угрожающе спросил Кабиров.
– Ну, – залепетала Наталья, – разве что иногда… Не потому, что мне нравится… Но если мужчина попадается очень уж настойчивый, если он хорошенько попросит…
– Я никогда ни о чем не прошу женщин. Они сами угадывают мои желания. Если мозги у них хоть чуточку побольше куриных.
Колебания Натальи были недолгими. Взглянув в глаза Кабирова, она склонилась к его ногам, а он,
