«Уже перевоплотился», – ответил себе Хват, шагая по лесу мягко и упруго, как заправская рысь, вышедшая на охоту.
Задействованы были не только его глаза и уши, нос тоже работал вовсю, вынюхивая подозрительные ароматы. Застоявшийся воздух в летнем лесу долго хранит запахи, а опытному спецназовцу ничего не стоит выделить среди них миазмы человеческого пота, кала, мочи, табака, лука, перегара, дезодоранта.
Пока ничего не указывало на присутствие в роще боевиков, но Хват продвигался вперед так, словно каждую секунду был готов укрыться от автоматной очереди, пущенной в него из засады. Дыхание спецназовца непроизвольно замедлилось, легкие привычно контролировали его, не позволяя воздуху с шумом вырываться наружу. Слух, зрение и обоняние пока что сканировали пространство вхолостую, но интуиция уже подсказывала, что враг где-то близко. Опасный враг. Безжалостный. Готовый резать тебя на куски только за то, что ты разговариваешь на другом языке и молишься другому богу.
Что ж, как говорится, на ловца и зверь бежит. На все сучье племя этих ловцов. Да, Хват явился сюда исключительно за похищенным компьютером, но никто не осудит его, если он попутно отправит на тот свет несколько заблудших душ современных робин гудов. Лучше больше, чем меньше. Или, другими словами, чем больше, тем лучше.
Беззвучно сбежав на дно оврага, памятного по штабной карте, Хват обнаружил, что по его дну протекает не просто ручей, а целая горная речушка. Значит, до лагеря рукой подать, поскольку вряд ли боевики станут таскаться за водой издалека, когда можно обосноваться где-нибудь у самого берега.
В подтверждение этому предположению на глаза стали попадаться то газетные клочки, перепачканные коричневым, то окурки дорогих сигарет, то даже смятые жестянки из-под спрайта и херши. «Красиво жить не запретишь, – подумал Хват. – Но умеете ли вы умирать красиво, господа кавказские душегубы?»
Услышав впереди далекие голоса, Хват перешел с шага на перекат, подтягиваясь от одного куста к другому на манер огромной пятнистой гусеницы. Как бы беспечен ни был Черный Ворон, а посты вокруг своего логова он расставил. Тем более что лагерь был уже близко – по воздуху заструился запах дыма и жарящегося на костре мяса. Изречение «хлеб да каша – пища наша» придумали не воины Аллаха.
Трое из них, закатав штанины, стояли в воде босиком, остужая накалившиеся в ботинках ступни и обсуждая готовящегося барашка. Вырвавшаяся на равнину речушка шумела не слишком громко, почти не заглушая их голоса. Словарного запаса, которым располагал Хват, было вполне достаточно, чтобы разбирать беззаботно-ленивую речь чеченских боевиков. Двое из них, довольно еще молодые парнишки с кудлатыми головами, жаловались, что им надоела баранина. Третий, мужик в годах, одетый в засаленные спортивные штаны с лампасами, корил их за привередливость.
– Воин должен есть то, что ему ниспошлет Аллах, – нравоучительно говорил он. – Пусть это будет даже просто кусок брынзы или черствая лепешка.
«А от дохлого осла уши попробовать не желаешь, воин?» – мысленно спросил Хват, следя за троицей сквозь листву густого орешника.
Старший чеченец его телепатического посыла не воспринял, продолжая поучать молодежь:
– Баранина – самое чистое, самое благородное мясо. Я всякое пробовал, но вкуснее нет ничего.
– А правда, что человечина сладкая? – спросил юноша с бородкой молодого Че Гевары, еще только начавшего свою карьеру международного террориста. Дожидаясь ответа, он по-журавлиному переступал с ноги на ногу, потому что вода, в которой он стоял, была ледяная.
Наставник в спортивных штанах зачерпнул речную воду в пригоршни, с удовольствием напился, вытер бороду тыльной стороной ладони и сказал:
– На самом деле человечье мясо не сладкое, а самое обыкновенное. Оно просто кажется другим.
– Почему? – удивились оба юноши одновременно.
– Потому что ты не барашка кушаешь, а врага! – Бородатый чеченец поднял указательный палец. – Я пробовал человеческую печень, я пробовал человеческое сердце, я знаю.
– Я тоже хочу попробовать, – признался юноша, у которого вся растительность на лице умещалась под острым носом.
– Попроси Ворона отрезать тебе самый сочный кусок от этой девки, которая над компьютером колдует. Как ее зовут? Анфиса? Нет, Алиса…
Заслышав слово «компьютер», произнесенное с ужасающим акцентом по-русски, Хват напрягся. И что за Алиса тут замешана? Не хотелось бы сводить с ней счеты. Убивать женщин всегда противно, даже если это прибалтийские снайперши, отстреливающие русских солдат за деньги. В середине девяностых годов таких в Чечне водилось немало. Хват собственноручно удавил пару подобных тварей, но чувствовал себя после этого довольно паршиво. Как если бы двум беременным канарейкам головы открутил, только еще хуже.
Надеясь, что разговор на интересующую его тему будет продолжен, он напряг слух, стараясь не пропустить ни одного слова, ни одной реплики.
Некоторое время чеченцы возбужденно посмеивались, решая, какие куски пленницы являются наиболее лакомыми, после чего юноша с нежным пушком на верхней губе мечтательно воскликнул:
– Ох, скорее бы уже завтра!
– Тебе так не терпится скушать женскую сиську? – толкнул его в бок местный Че Гевара, штаны которого заметно вздыбились впереди.
– Или какой-то кусок посочнее? – предположил старший бородач, давясь хохотом.
– Думаете, я поверил в эти сказки? – обиделся самый молодой из компании. – Девок трахают, а не едят. А еще им дают в рот. Вот что я хочу сделать, а до завтра еще так много времени.
– Скоро поедим и выходим, – печально сказал его молодой товарищ, бросив взгляд на солнце, проглядывающее сквозь листву. – Пока до Грозного сбегаем, пока обратно вернемся, тут все кончится. Алиса сделает свое дело, Ворон вздрючит ее сам и отдаст тем, кто останется охранять лагерь.
– Тогда она до нашего возвращения не доживет, – мрачно подытожил пожилой бородач. – Их тут с Вороном человек десять наберется, они ее заездят до смерти.
Хват механически отметил его слова, решив про себя, что десяток чеченских боевиков на полдник – это именно то, что ему нужно после многолетнего поста. Что-то около дюжины выродков, безмятежно рассуждающих о том, кто и как станет насиловать неведомую Хвату Алису. Остальных, которые собираются наведаться в Грозный, возможно, перехватят регулярные войска, но это уже чужая забота. Ему, Хвату, важно не сплоховать здесь. Он продолжал прислушиваться к разговору чеченцев, гадающих, умрет ли несчастная пленница вскорости или все же дождется их возвращения.
– Бабы живучие, – неуверенно сказал младшенький.
– Живучие? – усмехнулся тот, что постарше. – Враки. Мрут, как мухи. Уже на пятом заходе совсем шевелиться перестают, приходится их ножами покалывать. А потом все равно отрубаются.
– В прошлом году одна вообще захлебнулась, – напомнил бородач.
– Чем? – изумился младшенький.
– Известно, чем. Не сметанкой, ха-ха.
Хват ожидал какой угодно реакции, только не той, которая последовала после секундного раздумья:
– У, жаль, меня там не было. Такой момент упустил.
– И еще один упустишь, – подначил товарища Че Гевара.
– А ты нет? Мы все лишимся удовольствия. Разве это справедливо?
– Может быть, Аллах нам поможет, – произнес пожилой бородач. – Внушит Ворону, что в Грозный можно отправиться послезавтра. Тогда Алиса никуда от нас не денется.
Остальные его смелых мечтаний не поддержали. Не настолько они верили в милость всевышнего, чтобы уповать на его вмешательство.
Все трое одновременно погрустнели, как дети, которым сказали, что праздник откладывается на неопределенный срок. Загребая ногами воду и поднимая фонтаны брызг, они двинулись через речушку, которая в самом глубоком месте доходила им до колен.
Хват бесшумно вытащил нож, проклиная себя за беспечность. Все-таки годы вынужденного безделья сказались на его квалификации. В прежние годы он сначала обратил бы внимание на то, где хранится оружие противника, а потом бы уже устраивал засаду. Теперь трое чеченцев шли прямо на Хвата, потому что их ботинки и автоматы были сложены у подножия того самого куста, за которым он притаился. Даже
