Некоторое время они молча шагали по открытому пространству, вздрагивая от попаданий таких холодных и тяжелых капель, словно их отлили из свинца. Серая пелена окутала все видимое пространство, скрыв от путников руины домов. Попадавшиеся на их пути валуны походили на кости и черепа доисторических чудовищ. Было очень тихо, только редкий дождь шуршал по одежде.
Приближающаяся кошара была окружена пространством утоптанной земли, сквозь которую до сих пор не сумела пробиться трава. Но запаха навоза не ощущалось, и овечьего блеяния не было слышно. Здесь царило запустение. Глядеть на крохотные черные окошки кошары было неприятно. Словно в глаза слепому заглядываешь. Нет – в глаза безумцу, прикидывающемуся слепым.
– Не слишком уютный домик, – заметила Алиса, когда они проникли на территорию пустого загона, окруженного полуразвалившейся оградой. – Как могут люди жить в таких лачугах, не понимаю.
Хват хотел сказать, что в заброшенной кошаре когда-то обитали овцы, а не люди, но промолчал. Потому что из дверного проема вышла как раз вполне человеческая фигура. Это была пожилая чеченка, красные веки которой жутковато контрастировали с совершенно черным одеянием.
– Здравствуйте, добрые люди, – произнесла она на почти чистом русском языке.
– Привет, – сказал Хват, снимая автомат с предохранителя.
– Ай, – вскрикнула Алиса, пятясь, как будто перед ней возникло привидение.
– Не бойтесь, я тут одна. – Чеченка обнажила в улыбке вполне здоровые еще зубы. – Заходите, гостями будете.
– Там видно будет, – туманно сказал Хват, пытаясь определить, что за женщина находится перед ним и что она здесь делает.
Она словно прочла его мысли, махнув рукой в сторону ржавых останков «пазика»:
– В нем ехали двое моих сыновей, дочь, мать и отец. И еще много родственников. Солдаты сказали: будем вас эвакуировать. Посадили в автобус и стали стрелять из пушки. – Голос чеченки был совершенно бесстрастным. Словно она тоже сидела в том автобусе, а потом воскресла, но уже начисто лишенная каких-либо эмоций.
– Сочувствую тебе, – сказал Хват, заглядывая в кошару. Ствол одного из его автоматов был направлен вверх, но указательный палец лежал на спусковом крючке.
– Мне твое сочувствие ни к чему, – ответила чеченка. – Мне здесь хорошо. Как приходит лето, прихожу сюда и разговариваю со своими. День, два, неделю. Сколько захочу.
Сумасшедшая? Сообщница бандитов, заманивающая собеседников в западню?
Хвату никогда не доводилось сталкиваться с женщинами-боевиками, но на всякий случай он визуально оценил внешность странной незнакомки, как поступил бы при встрече с любым чеченцем в возрасте от семи до ста лет.
Боевика можно вычислить по нескольким приметам. Материя на его правом плече потерта от постоянного ношения автомата, само плечо опущено ниже левого. Последняя фаланга указательного пальца отмечена мозолью, оставленной спусковым крючком. Левая рука вечно полусогнута, как бы придерживая цевье автомата, рукав характерно лоснится. Поры кожи забиты пороховой копотью, поэтому лица часто кажутся чумазыми. Одним словом, стрелок стрелка видит издалека.
Чеченка, перехватив изучающий взгляд Хвата, подтянула длинные рукава растянутой кофты и показала ему свои растопыренные пальцы:
– Смотри. Я никогда не держала в руках огнестрельное оружие.
– Вижу, – буркнул Хват, неожиданно нырнув в кошару.
Его глаза буравили полумрак, ища какие-нибудь подозрительные детали, но, похоже, здесь действительно никого не было. Клочья полусгнившей соломы, дырявые корзины, несколько овечьих шкур, развешенных на шестах. Под самой крышей тянулся настил, служивший чем-то вроде чердака. Пахло тленом и запустением.
Шестое чувство подсказывало Хвату, что здесь никто не прячется, но для очистки совести он все же решил обойти кошару, где намеревался провести ночь. Правда, присутствие чеченки означало, что спать придется вполглаза, потому что незнакомым людям в диких краях доверять нельзя. И все же худая крыша лучше, чем никакой. Особенно когда на твоем попечении изнемогающая от усталости девушка.
Сдавленный возглас Алисы настиг его на дощатом настиле под крышей, куда Хват забрался по шесту с набитыми на него перекладинами. Недолго думая, он нырнул в щель между жердями и, очутившись снаружи, похолодел от ужаса.
Черная вдова, вооружившись вилами, надвигалась на отступающую Алису, явно намереваясь проткнуть ее насквозь. Впрочем, хватило бы даже царапины, нанесенной ржавыми остриями. Насколько мог судить Хват, это были специальные вилы, которыми овчары выволакивают из кошары дохлых овец или делают аборты живым. В результате орудие труда превратилось в настоящее бактериологическое оружие, которым можно было прикончить десяток городских девушек вроде Алисы.
– Миша! – крикнула она, с трудом увернувшись от яростного выпада чеченской фурии.
– Не подпускай ее к себе!
Стрелять по мечущимся внизу фигурам было слишком опасно, тем более что дождь уже хлестал вовсю, а как следует прицелиться у Хвата возможности не было: жерди под его тяжестью трещали и прогибались. Сделав на них нечто вроде стойки гимнаста, раскачивающегося на брусьях, он швырнул тело вперед и, чудом избежав сальто-мортале, приземлился в паре метров от орудующей вилами чеченки.
В последний момент, пока он еще находился в воздухе, она бросилась Хвату навстречу, намереваясь наколоть его летящее тело на зубцы, но ее подвела подмокшая подстилка из прелой соломы, разъехавшаяся под ногами. Ударившись затылком о землю, она на мгновение сомкнула веки, а когда открыла глаза вновь, перед ними мерцала сталь клинка.
– Дай сюда, сука, – потребовал нависший над нею Хват, берясь одной рукой за древко вил.
– Нет, – каркнула чеченка.
– Да.
Вырванные из ее рук вилы улетели на крышу кошары, после чего острие ножа коснулось аорты на ее шее, мокрой от дождя.
– Не смей! – завопила Алиса во всю силу голосовых связок. – Она больна.
– Она чуть не убила тебя…
– Чуть-чуть не считается!
– И убьет при первой возможности, – закончил свою мысль Хват. – Оставлять ее в живых все равно что согревать змею на груди. Целый выводок змей.
– Так пусть уходит, – предложила Алиса. – Отпусти ее, Миша.
– Я уйду, – сказала чеченка, веки которой покраснели еще сильнее, хотя на них не проступило ни одной слезинки. – Я уйду, и больше вы меня никогда не увидите. Клянусь памятью своих детей.
Несколько долгих секунд Хват смотрел на нее, распластавшуюся у его ног под проливным дождем. Инстинкт спецназовца твердил ему: «Убей гадину, убей, убей!» Голос разума поддакивал: «Как ни прискорбно, но иного выхода нет».
А голос сердца требовал: «Пощади женщину… Пощади несчастную вдову, безутешную мать… Она безумна, но ты должен понять ее горе, должен простить… Потому что в ее трагедии есть толика и твоей вины тоже… Все русские виноваты перед чеченцами, точно так же, как все они виноваты перед русскими. Пора разрывать этот замкнутый круг. Хватит кровопролития. Вспомни христианские заповеди».
Не суди… Не убий… Подставь щеку…
Черт побери, как же это трудно, православные!
– Вставай, – сказал Хват, даже не подумав подать чеченке руку. После случившегося у него не было желания проявлять галантность.
– Спасибо, сынок, спасибо, милый, – зачастила она, поспешно вскакивая на ноги и поправляя сбившуюся назад косынку.
– Я тебе не сынок, овца красноглазая.
– Миша! – укоризненно крикнула Алиса.
– Что «Миша»? Эта гадина собиралась проткнуть тебя насквозь, а я должен с ней миндальничать?
– Нужно уметь проявлять милосердие.
– И великодушие, – добавил Хват, поморщившись, как при упоминании чего-то неприятного.
