Саня ничего не возразил на это, не смог возразить.
И вскоре в серые предрассветные сумерки взмыло оранжево-жёлтое пламя, трескуче вспороло воздух, вгрызлось с чавканьем в камыши, поглотило их и стало расползаться во все стороны по проплешинам сухой травы, приготовленным для огня заботливым летним солнцем. Огненная волна вздымалась, оседала, спешила дальше, не пренебрегая ни единой соломинкой. Пламя, как всегда, казалось живым существом, торжествующим освобождение из неволи. Да, оно было живым, вот только оставляло за собой мёртвую, чёрную землю, покрытую серым саваном пушистого пепла.
Выжженная земля. Она постоянно оставалась за Громовым, преследуя его по пятам. Он продвигался вперёд, не представляя себе, куда и зачем стремится. а за его спиной не оставалось ничего такого, к чему можно было бы вернуться. И остановиться нельзя – это означало умереть. Громов окончательно понял это на острове, глядя на пожарище и радуясь тому, что его слезящимся глазам есть оправдание – стелющийся повсюду дым…
Проклятый дым! Им пропиталось все на свете!
Со стуком поставив пустую чашку на стол, Громов стянул с себя пропахший гарью свитер и зашвырнул его подальше. Проследив за его порывистыми движениями, Саня неожиданно сказал:
– Там, на острове, мы сожгли гнездо зимородка.
Птенцы пытались взлетать, но падали. Они загорались прямо в воздухе. Вы слышали, как они кричали?
Невольно бросив взгляд в сторону острова, Громов увидел, что дым уже рассеялся, растаял в блекло- голубом небе. Не отводя глаз от окна, он пожал плечами:
– Ночь закончилась. Огонь погас. Какая теперь разница?
– Вам – никакой, – неприязненно откликнулся Саня. – Плевать вам на все и на всех. На Ксюху, на меня…
– Да? – холодно осведомился Громов. – И зачем же я тогда с тобой нянчусь? От нечего делать?
– Нет, конечно. Цель у вас есть. Вам нужен был повод повоевать, и вы его нашли… – Санин язык уже слегка заплетался, а глаза были такими красными, словно дым пожара въелся в них навсегда. Но речь все ещё звучала осмысленно и относительно связно. – Нашли повод, – повторил он упрямо. – Личный крестовый поход, да?
Громову вдруг захотелось понурить голову и опустить плечи. Не от усталости. От неумолимой тяжести правды, обрушившейся на него. Как всегда в подобных случаях, он поступил наперекор этому желанию – распрямился. И лицо его сделалось скучным, как у любого взрослого мужчины, вынужденного слушать пьяную болтовню мальчишки.
– У всех крестовых походов имелись поводы, благородные цели… – Саня прихлёбывал водку, как остывший чай, и ворочал одеревеневшим языком со все более заметным усилием. – И у войн тоже… И у рв… революций. А потом получается ад в отдельно взятой стране. Или в отдельно стщ… стоящем посёлке. Была бы подходящая личность…
– Интересно излагаешь, – одобрил Громов. – Роль личности в истории и все такое. Только при чем здесь ад?
– А он в названии посёлка. – Саня понизил голос. – Зап-АД-ный! Я раньше не обрщ… обращал внимания. А как узнал вас поближе… – тут он пьяно погрозил собеседнику пальцем, – как узнал вас поближе, так и понял… Здесь ад, и вам это, похоже, нравится.
– М-м?
Саня натолкнулся на устремлённый на него взгляд и поёжился, хотя было очень жарко и безветренно.
Ему вдруг вспомнились каменные скульптуры с их незрячими и одновременно всевидящими белыми глазами, в которых никогда ничего не отражалось и они никогда не меняли своего выражения. Что они видели – одному творцу известно.
– Это я глупость сморозил, – буркнул Саня, опустив голову. – Извините.
– За что? Очень может быть, что ты прав.
– Не в этом дело. – Саня скривился и пошевелил губами, подыскивая нужные слова. – Просто… Просто я говорил так, словно я чем-то лучше. А это непрс… несправедливо.
Он запил эту горькую истину водкой и умолк. Тогда Громов неожиданно для себя открыл ещё одну бутылку, тоже опорожнил наполненную чашку и, не дожидаясь, пока жидкий огонь в глотке угаснет, хрипло сказал:
– Брось философствовать, парень. Это удел мудрецов и пророков. А мы с тобой – обычные люди.
– Лю-у-ди-и? – саркастически переспросил Саня. Его помутневший взор блуждал в пространстве, выискивая там один из двух силуэтов собеседника, которые плавали напротив. – Мы разве люди? Вы?
Я? После всего, что было?
– Ну да, – ответил Громов. – Все мы люди. Других не бывает. Не создали пока других.
Саня этих слов уже не слышал. Его голова упала на стол, опрокинув чашку. Проливая остатки водки, она криво покатилась в сторону и негромко чокнулась с полным стаканом, из которого Ксюха не выпила ни капли. Звяк! За упокой души всех присутствующих!
Громов не сумел забыть об этой досадной мелочи, даже когда уложил Саню, разул, раздел и накрыл истёртой до прозрачности простыней. Почему-то она ассоциировалась у него с саваном. . ***
Ванька Богословский, рыбак от бога, а пьяница от черта, в среду утром тоже надумал побаловаться водочкой. Початая чекушка была припрятана в кустах за уборной. Вторая, ещё закупоренная и опечатанная фальшивой акцизной маркой, дожидалась своей очереди в невинном на вид свёртке с «тормозком». Нагревалась, конечно, на солнышке, но Ванька ценил водку не за вкусовые качества и искал в ней совсем не те градусы, которыми измеряют температуру.
