ответственность за своего взрослого сына. У меня было очень мало надежды, что они когда-нибудь увидят меня снова. И все же я сказал им не «прощайте», а беззаботное «пока», после чего с полузабытой юношеской лихостью побежал вниз.
7
Если бы прыти у меня осталось чуточку больше, или, наоборот, ее не хватило бы на стремительную пробежку по лестнице, все могло бы закончиться совершенно иначе. Но в природе отсутствуют сослагательные наклонения. Что есть, то есть, и все случается с нами здесь и сейчас, а то, что было или может произойти, существует лишь в нашем воображении.
В общем, я в хорошем темпе скакал вниз, брезгуя прикасаться к пыльным заплеванным перилам, круто поворачивал на лестничных площадках и снова пересчитывал ногами ступени. В этом доме, построенном сразу после войны, не имелось лифта, зато подъезд был просторным, а лестницы широкими – не чета узким бетонным норам стандартных девятиэтажек, в которых и не развернешься как следует, особенно если, не дай бог, нужно выносить гроб.
Про гроб я подумал в вестибюле, наткнувшись взглядом на его изображение в настенной росписи, выполненной в натуральную величину. В гробу покоился гигантский мужской член с вдумчиво прорисованными деталями, а ядовито-красная надпись гласила, что «ЛАВ ИЗ ДЭД», то есть «Любовь умерла». Слегка потрясенный размахом чьей-то вселенской скорби, я направился к выходу.
Войдя в старомодный тамбур, ограниченный парой двустворчатых дверей, я осторожно приоткрыл ту, которая вела на улицу, и обомлел.
Прямо напротив подъезда стоял явно милицейский «уазик», ласково прозванный в народе «козелком». Из него неспешно выгружались пассажиры: двое представителей рядового или сержантского состава и один тип более впечатляющей наружности – при каске и с «АКМ», неуклюжий, как космонавт, в своем объемистом бронежилете.
– Долбать ту Люсю, – высказался он, благополучно завершив приземление. – Вместе с такой службой, ну ее бы на хрен! Ни пожрать, ни поспать по-человечески.
– Ничего, сейчас отметимся – и на базу, – утешил его не столь тяжело экипированный напарник. – В «обезьяннике» мартышки заждались. Займемся с ними утренними процедурами. – Его звонкий уверенный голос отчетливо звучал в предрассветной мгле.
– Та, что с дойками до пупа, чур, моя! – встрял в разговор третий. – Не люблю тощих.
Судя по беззаботным репликам, это была не группа захвата, а обычный ночной патруль, направленный по адресу моих родителей с внеплановой проверкой. Милиционеры особо не рассчитывали на удачу, просто несли свою службу, которая, как известно, и опасна, и трудна. И мне, злостному нарушителю заповедей УК РФ, никак нельзя было попадаться на их бдительные глаза.
Тихонько прикрыв дверь, я собирался уже припустить вверх по лестнице, добраться до последнего этажа, чтобы отсидеться там, или попытаться уйти через чердак. Но это была совершенно безрассудная затея. Сверху кто-то спускался, а эта ранняя пташка могла оказаться говорливой, как попка: «Вы к Бодровым? А сынок ихний только что мимо меня проскочил, как ошпаренный». Кроме того, я не очень-то верил, что мое восхождение будет настолько бесшумным, что не привлечет внимание трех мушкетеров из патрульной службы.
Все эти мысли лихорадочно пронеслись в моем мозгу за считанные секунды. А в следующее мгновение я юркнул за вторую дверь, распахнутую внутрь тамбура, и притаился там, сдерживая дыхание. Сотни раз я проделывал это в детстве во время игр в прятки и в минуты опасности. Мое любимое убежище было нелегко обнаружить тем, кто не знал о его существовании. Входящий в подъезд открывал одну дверь и шел дальше, не замечая вторую, перекрывающую тесную нишу тамбура. Конечно, с одной стороны, я сам загонял себя в ловушку. С другой – редко кто догадывался заглянуть за эту дверь, потому что она совершенно не бросалась в глаза.
Отгородившись от большого мира деревянным щитом, я с замиранием сердца прислушивался к приближающимся голосам и шагам. Хрусть, хрусть, хрусть – отзывался подмерзший снег под шестью парами подошв, точно гигантская многоножка спешила к подъезду. Тумп, тумп, тумп – вторили близкие шаги на лестнице. Левой рукой я на всякий случай придерживал ручку спасительной двери. В правой сжимал «зауэр». Неужели я приготовился в случае чего открыть стрельбу по милиционерам? Этого я не знал. Управляли мною не мысли, а сплошные животные инстинкты: затаиться, переждать опасность, потом убраться подальше.
– … а ты идешь последним, страхуешь. – Приглушенный милицейский голос ворвался в подъезд вместе с потоком холодного воздуха.
– Страхеришь! – поддакнул второй голос, принадлежавший, кажется, ценителю больших сисек.
Я сцепил зубы так сильно, что ощутил на деснах вкус крови. Невидимый патруль тащился мимо моего убежища невыносимо долго. Последний топал громче всех, к тому же вдобавок чем-то грюкал и бряцал – я опознал в нем раздраженного хроническим недосыпанием автоматчика.
– Стой там, Жуков! – наиболее сержантский из всех трех голосов заставил автоматчика застыть в двух шагах от меня. – Гражданина до смерти напугаешь. А к гражданину есть вопросы.
– Я на работу спешу, – обеспокоился жилец, перехваченный на лестнице. – Какие могут быть ко мне вопросы?
Если я не ошибался, этот басовитый голос принадлежал обитателю шестого этажа, сивому, пузатому мерину.
– Из какой квартиры? Документы!
– Да я здешний, молодые люди. Квартира двадцать четыре… Можете убедиться!
– Бодровых знаете? – вмешался голос помоложе. – Сына их, случаем, не встречали?
– Как же не встречал? Встречал. Видный такой парень, высокий. А взгляд совершенно бандитский, недобрый взгляд.
– Давно?
– Года два назад. Он же от родителей съехал, редко их навещает.
– Трепать ту Люсю, – мрачно высказался автоматчик и неожиданно потянул дверь на себя. Видать, решил от нечего делать проявить повышенную бдительность и боеготовность.
А за этой самой дверью стоял я. И машинально удерживал ее за ручку, сопротивляясь возрастающему желанию автоматчика полюбопытствовать, что же за ней находится.
– Э? – воскликнул он скорее озадаченно, чем встревоженно. – Тут, кажись, кто-то прячется!
Я не просто отпустил дверь, я изо всех сил наподдал ее ногой навстречу бдительному стражу порядка.
– Ыть! – произнес он, когда отлетел назад и грохнулся на пол в своих воинственных доспехах.
– Стой, стрелять буду! – слукавил от неожиданности молоденький милиционер, который и пистолет-то не успел достать.
Не дожидаясь более осмысленной реакции собравшихся, я стремглав вылетел из подъезда, и лишь тогда тишину стеганула сухая автоматная очередь, выпущенная мне вдогонку. Боец стрелял наугад, поливая свинцом подъезд, и если шальные пули угодили в бетонные стены, то рикошетили они сейчас в замкнутом пространстве, как разъяренные осы со смертельными жалами.
Мой «зауэр» тоже принял участие в потехе, дважды плюнув огнем в скаты милицейского «козелка». Эти выстрелы уже не могли существенно усилить автоматный тарарам, гремевший за моей спиной. Оглянувшись на бегу, я увидел, как дверь телепается под ударами свинцовых градин, разлетаясь во все стороны брызгами щепок. Знатная очередь получилась у очумелого паренька в каске, на целый рожок. Если бы я с самого начала не догадался вильнуть в сторону, ошметки летели бы от меня самого.
Усаживаться в трофейный «БМВ», включать зажигание, прогревать мотор было некогда, и я, гоня перед собой какого-то впавшего в панику черного кота, в несколько прыжков пересек маленький дворик и с разбегу втиснулся между двумя металлическими гаражами, молясь про себя, чтобы раздавшиеся за последние годы плечи не помешали преодолеть памятную с детства полосу препятствий.
На мгновение я почувствовал себя закупоренным в узком лазе, но потом грудная клетка благополучно проскользнула между стенами, и, перемахнув каменную ограду, я запетлял по новым ущельям, образованным хаотично разбросанными гаражами.
Я знал выбранный путь как свои пять пальцев, и затеряться в следующем лабиринте проходных дворов
