прикрытый редкими волосиками, череп производил жутковатое впечатление. Окрестив его обладателя Кощеем, Бондарь поинтересовался:
– С чем пожаловали?
Стражники переглянулись, после чего одновременно уставились на темное пятно в углу камеры.
– Кто разрешал мочиться? – гневно спросил Кроманьонец.
– А кто запрещал? – парировал Бондарь, приподняв голову с матраца.
– Не сметь справлять нужду в помещении! – рявкнул Кощей. – Пререкаться не сметь тоже!
– Пошел ты, знаешь куда, – отмахнулся Бондарь. – Лучше парашу приволоки. Тоже мне, гауляйтер всея Прибалтики выискался. Сморчок нордический.
– Молчать! – топнул ногой Кроманьонец. С логикой у него были нелады, поскольку он снова топнул и требовательно спросил: – Зачем ты гадишь в камере?
– Захотелось.
– Потерпеть было нельзя?
– Я терпел, – зевнул Бондарь. – Стучал, звал. Ни одна собака не явилась.
– Ты сам собака, – затрясся Кощей. – Встать, когда разговариваешь с унтер-офицером!
– Отцепись, унтер.
– Та-ак, – многозначительно протянул Кроманьонец, передергивая затвор автомата. – Героя из себя решил корчить?
Было заметно, что ему не терпится срезать русского наглеца очередью в полрожка, но Кощей что-то сказал ему по-эстонски, и Кроманьонец с недовольным видом исчез. Пока он отсутствовал, оставшийся на посту стражник не сводил с пленника ни взгляда, ни дула своего «шмайсера».
– Бутафория? – полюбопытствовал Бондарь, кивая на автомат.
– Это настоящее оружие доблестного вермахта! – высокомерно ответил Кощей.
– По лесам да болотам собирали?
– Ты плохо знаешь нашу историю, болван. С сорок первого по сорок четвертый год в замке размещался склад боеприпасов армейского соединения «Курляндия».
– Неправда, что я плохо знаю вашу историю, – скучно произнес Бондарь. – Я ее вообще не знаю. В точности, как историю Зимбабве или Уганды. Что касается твоей трещотки, то она заржавела давно. Попробуй выстрелить – тебя же самого и укокошит.
Стоило ему встать и шагнуть вперед, как у Кощея начался настоящий эпилептический припадок.
– Стоять! – заблажил он, безуспешно отыскивая указательным пальцем спусковой крючок. – Не сметь подходить, свинья!
Когда стало ясно, что стрельба неминуема, Бондарь остановился и миролюбиво развел руками. Он не спешил нарываться на пули, просто желал доказать, что сохранил чувство собственного достоинства. Доказать не столько тюремщикам, сколько самому себе. Это была его единственная точка опоры на настоящий момент. Уважая себя, Бондарь заставлял делать то же самое врагов.
Правда, цель у них была прямо противоположная. Им требовалось во что бы то ни стало сломить его волю к сопротивлению. Чем закончится это противостояние? Предугадывать Бондарь не брался. Одно он знал наверняка: «борцам за свободу» придется здорово постараться, чтобы одержать верх.
Возвратившийся Кроманьонец приволок ведро воды, в котором плавала отвратительная на вид тряпка.
– Лицом к стене, – велел он, выразительно поведя стволом автомата. – А теперь убирай, – скомандовал он, вернувшись на исходную позицию.
– А почему я должен тебе подчиняться? – полюбопытствовал Бондарь, уставившись на колышущуюся в ведре воду. К его разочарованию, эстонец не поленился занести посудину в глубь камеры.
– Потому что ты – арестант, а я – твой начальник, – рассудительно пояснил Кроманьонец. – Царь и бог, как говорите вы, русские.
– Но по званию старше я, – вставил напыжившийся Кощей.
– Можно маленькую просьбочку? – спросил Бондарь.
– Обратись ко мне, как положено.
– А как положено?
– Герр унтер-шарфюрер.
Бондарю понравилось. При соответствующем произношении «герр» превращался в «хер», а это звучало очень даже неплохо.
– Сигаретку бы, герр унтер, – скромно сказал он.
– Унтер-шарфюрер! – повысил голос Кощей.
– Шарфюрер, – кивнул Бондарь, – в смысле, герр… Вот покурю и возьмусь за дело.
– Дай ему сигарету, – сказал Кощей напарнику.
Пока пленник прикуривал от зажигалки Кроманьонца, его командир бдительно держал палец на спусковом крючке автомата. Справедливо рассудив, что в случае чего шарфюрер не пожалеет и подчиненного, Бондарь чинно поднес сигарету к язычку пламени и с наслаждением затянулся.
– Назад! – прикрикнул Кроманьонец. – Отойди к ведру и стой там.
Эстонские парни оказались умнее, чем предполагал Бондарь. Обдумывая свои дальнейшие действия, он докурил сигарету до самого фильтра, бросил ее на пол, растер подошвой и, выдыхая остатки дыма, спросил:
– Можно приступать?
– Приступай, – милостиво кивнул Кощей.
– Спасибо, герр, – сказал Бондарь, – в смысле, фюрер… шар…
С этими словами он достал из ведра мокрую тряпку и, не тратя времени на выжимание, швырнул ее в перекосившуюся физиономию Кроманьонца. Щедро выплеснутая вода досталась обоим эстонцам. Брошенное ведро грюкнуло об лоб одного только Кощея.
Не сговариваясь, тюремщики отпрянули назад, одновременно нажимая на гашетки своих «шмайсеров». Бондарь, успевший добежать лишь до середины камеры, поспешно упал на пол. Не менее двух десятков пуль пронеслось над ним, врезавшись в противоположную стену. Подобно рою рассвирепевших ос, они рикошетили в замкнутом пространстве камеры, чудом не задев никого из присутствующих.
Подняв голову, Бондарь с неудовольствием обнаружил, что количество тюремщиков не только не сократилось, но даже увеличилось. Теперь за порогом маячили сразу три мужские фигуры, плохо различимые в сизом дыму пороховой гари. Чихнув, Бондарь встал. Если бы его хотели убить, он вряд ли смог бы проделать это, так что отлеживаться смысла не было. Эстонцы открыли пальбу от неожиданности. Об этом свидетельствовали их растерянные голоса. Видимо, они решали, как быть дальше.
– Самое время задать мне хорошую взбучку, – подсказал Бондарь, завершив сказанное оглушительным «апчхи».
Лопочущие по-своему эстонцы придерживались другого мнения. Никому из них не хотелось очутиться нос к носу с дерзким арестантом, державшимся с вызывающей непринужденностью тигра в клетке. Стрелять охранники тоже не порывались. Скорее всего, существовал приказ применять оружие в самом крайнем случае. Прискорбный факт. Это означало, что тянуть жилы из Бондаря собираются долго и нудно.
– Ты сам себя наказал, – злорадно сообщил ему Кощей, когда военный совет завершился. – Вылил свою суточную норму воды. Теперь придется терпеть до завтра.
– Тогда я и жрать не буду, – сказал Бондарь, зная, что показывать слабину нельзя ни в коем случае. – Пока не будет воды и параши, объявляю голодовку. Так и доложите своему начальству.
– Эй, он нас пугает! – воскликнул Кощей.
Кроманьонец и незнакомый Бондарю молодец в стандартной рубахе изобразили издевательский гогот, хотя глаза у них сохраняли настороженное выражение. Парням было страшновато. Они чувствовали себя неуверенно, несмотря на «шмайсеры».
Наградив Бондаря дружными ругательствами на двух языках, они захлопнули дверь.
Скрежет замка прозвучал, как визгливый хохот спятившей старухи. Так могла бы смеяться злодейка- судьба, загнавшая в угол очередную жертву.
Глава 32
Вера без надежды и любви
