проявлять лишних эмоций после трагедии, постигшей его в конце зимы. Тогда его жена и четырехлетний сын погибли в автокатастрофе, а сам он превратился в подобие зомби, не понимающего, где и зачем он находится. Роднину стоило немалых трудов вывести подчиненного из затяжного ступора, однако тот по- прежнему выглядел отчужденным и погруженным в какие-то свои явно невеселые размышления.
При росте 183 сантиметра и весе 81 килограмм Бондарь казался выше и легче, чем был на самом деле. Тому способствовала его подчеркнуто прямая осанка, развернутые плечи и слегка запавшие щеки. В свои тридцать лет он двигался не так много, как в молодости, когда активно занимался боксом и плаванием, но и сидеть на месте не привык. Достаточно было присмотреться к лицу Бондаря, чтобы понять: этого человека нечасто застанешь валяющимся на диване перед телевизором.
Резко, пожалуй, даже слишком резко очерченная линия губ, прямой взгляд серо-голубых глаз, подбородок, помеченный горизонтальным шрамом, надменно приподнят, брови сведены к переносице. Если бы не беспощадность к себе и окружающим, сквозившая в облике капитана Бондаря, его можно было бы назвать привлекательным. Всегда подтянутый, собранный, настороженный. Прическа – волосок к волоску, с прочерченным, как под линеечку, пробором. Представить себе Бондаря взъерошенным почему-то не получалось, хотя волосы он носил довольно длинные.
Поймав себя на этой мысли, Роднин машинально прошелся ладонью по седому пуху на голове и спросил:
– Как самочувствие, капитан?
– Нормально, – пожал плечами Бондарь, давая понять, что иначе и быть не может.
– Медики утверждают обратное, – заметил Роднин, занявшись перекладыванием бумаг с левой половины стола на правую.
– Они ошибаются.
Бондарь закинул ногу на ногу как человек, чувствующий себя абсолютно уверенно и непринужденно. Его глаза при этом насторожились. Такой взгляд бывает у служебного пса, заподозрившего, что хозяин вознамерился обойтись с ним не самым лучшим образом.
– Ошибаются, значит, – пробормотал Роднин, уставившись на аккуратную стопку бумаг, которую он успел соорудить за время паузы в разговоре. Не зная, чем бы еще занять выложенные на стол руки, он попросту переплел пальцы.
Бондарь молчал. Он знал, что подразумевает полковник. В минувшем феврале ему был поручен поиск организаторов теракта в московском клубе «Приход», и организаторы были найдены, хотя показания дать не смогли, разве что на Страшном суде. Сразу после этого Бондаря отправили в Эстонию, где жил бывший советский ученый, изобретший уникальное оружие массового поражения. Охотясь за профессором и его записками, Бондарь с напарницей Верой Савич сами стали добычей эсэсовской организации «Лига борцов за свободу Эстонии». В конечном итоге обоим удалось не только вырваться из плена, но и поквитаться с врагами, правда, ценой неимоверных лишений. Психологическое давление, голод, пытки – им здорово досталось.
Когда Бондарь и Вера возвратились в Москву, на них живого места не было. Хотя капитан быстро восстановил прежнюю физическую форму, медицинское освидетельствование гласило, что его психическое состояние оставляет желать лучшего. Ничего удивительного. Было бы странно, если бы испытания, выпавшие Бондарю за последние полгода, никак не отразились бы на его нервной системе.
И теперь, предвидя неприятный разговор о переводе на какую-нибудь непыльную работу в другом отделе, он заранее ненавидел полковника Роднина. Человека, которому привык безоговорочно доверять, которого если не боготворил, то уважал, как способен один сильный мужчина уважать другого.
В течение долгих недель, пока Бондаря таскали по больничным кабинетам и вся его трудовая деятельность заключалась в составлении отчетной документации, он думал только о том дне, когда снова сядет напротив полковника и услышит от него подробности нового дела. Это означало бы, что он опять стал полноценным человеком, во всяком случае, так представлялось Бондарю. Мысль о том, что ему будет предложено и впредь заниматься сугубо бумажной работой, была для него невыносима. Он твердо решил, что лучше подаст в отставку, чем переквалифицируется в чиновника с удостоверением сотрудника ФСБ.
«Эх, надо было заранее накатать рапорт, – сокрушался Бондарь, ожидая продолжения. – С таким козырем на руках я чувствовал бы себя увереннее».
Поза его делалась все более непринужденной, почти развязной. Покачивая заброшенной на колено ногой, он уже намеревался попросить позволения закурить, когда Роднин соизволил нарушить затянувшееся молчание:
– Боюсь, тебе не понравится то, что ты сейчас услышишь, капитан.
– Я вам не девица красная, чтобы мне непременно угождать, – дерзко произнес Бондарь. – Говорите как есть. Совсем не обязательно ходить вокруг да около.
Роднин хмыкнул, осуждающе сузив глаза, в которых не угадывалось ни малейшего намека на приязнь или снисходительность.
«Ну, чего ты тянешь, старый лис? – мысленно спросил его Бондарь. – Валяй, выкладывай начистоту. Зачем ты меня вызвал? Собираешься сообщить, что ввиду изменений политических отношений между Россией и Эстонией меня велено с треском выгнать из органов? Или у тебя заготовлен приказ о назначении меня первым помощником младшего писаря при расформированном архиве НКВД? Давай, полковник, действуй. Покажи мне кузькину мать».
– Красные девицы, – пророкотал Роднин, – по улицам шляются. – Он показал большим пальцем на мокрое от дождя окно, за которым вряд ли наблюдались гуляющие. – А передо мной сидит мой распоясавшийся вконец подчиненный. Сегодня он ножкой в кабинете начальства болтает, завтра, глядишь, дымить начнет без разрешения. – Роднин откинулся на спинку кресла, как бы желая получше рассмотреть Бондаря. – Так?
Тот неохотно обронил:
– Нет.
– Тогда в чем дело? Что за вальяжная поза?
Властный тон Роднина подействовал на Бондаря как холодный душ. Вступление не сулило ничего хорошего. Именно поэтому Бондарь вспылил:
– Если вы прикажете мне встать по стойке «смирно», – тихо произнес он, – я встану и вытяну руки по швам. Но мне было предложено сесть, и я сижу. Если я в чем-то провинился, то так и скажите. Но предупреждаю: глотать архивную пыль я не согласен. Кабинетный работник из меня никудышный, товарищ полковник.
Роднин резко подался вперед, словно собираясь боднуть упрямца.
– Это совпадает с моим мнением, – проговорил он обманчиво мягким голосом.
Несмотря на то, что время близилось к полудню, за окном заметно потемнело. В это было трудно поверить, но погода продолжала ухудшаться. Роднин включил настольную лампу, встал, надел просохший пиджак и принялся старательно застегивать пуговицы, словно не было для него занятия более важного и ответственного.
Бондарь, внутренне похолодев от предчувствия беды, напомнил:
– Вы собирались сказать мне что-то неприятное, товарищ полковник.
Прежде чем ответить, Роднин опустился в кресло, поерзал, усаживаясь поудобнее, и только потом соизволил разжать губы.
– Совершенно верно, – подтвердил он с кислой миной. – Я считаю, что хватит тебе в управлении отсиживаться, капитан. Пора проветриться на свежем воздухе.
– Вы о чем? – не поверил своим ушам Бондарь.
– Разве я не ясно выражаюсь? – Довольный произведенным эффектом, Роднин не удержался от ухмылки. – Понимаю, что ты предпочел бы торчать в Москве, но, увы, покой нам только снится. Завтра утром отправляешься в командировку. Вот так, и никаких гвоздей!
– Василий Степанович!..
– Возражения не принимаются, товарищ капитан.
– Какие могут быть возражения? – воскликнул Бондарь, проявляя необычное для него оживление.
– Вот именно, – строго произнес Роднин, продолжая наслаждаться ситуацией. Видеть искреннюю радость на лице Бондаря было все равно что стать свидетелем проявлений нежных чувств матерого
