на Пинчука сквозь облачко сизого дыма, предложил: – Проходите же в кабинет, Григорий Иванович. Больше нам никто не помешает.
Пинчук уже успел справиться с «молнией» брюк, а пигментные пятна на его коже приобрели естественный ржавый оттенок.
– Я могу отказаться? – спросил он, держась неестественно прямо.
– Нет, – заверил его Бондарь.
– Тогда зачем задавать лишние вопросы, не понимаю?
Минут через десять, когда Голавлев подтвердил по телефону, что слышит в трубке голос именно того человека, который должен обеспечить Пинчуку безопасность, атмосфера в кабинете изменилась в лучшую сторону. Этому способствовало также исчезновение горе-охранников, которым пришлось поднимать свое оружие неповрежденными левыми конечностями.
– Вы сломали им руки? – спросил Пинчук, когда дверь за ними закрылась.
– Всего лишь пальцы, – заверил его Бондарь. – Указательные.
– Напрасно вы с ними так.
– А мне кажется, что урок пойдет им на пользу. Меньше будут в носу ковыряться.
– Напрасно, – повторил Пинчук. – Они хорошие ребята.
– Разве есть такая профессия – «хорошие ребята»? – удивился Бондарь. – Вы платите им деньги именно за это?
– Мои телохранители…
– Как могут охранять
– Это не рыбки, чтобы их кормить, – сварливо сказал Пинчук.
– Но и не несчастные сироты, чтобы их содержать.
– Вы приехали учить меня уму-разуму?
Бондарь примирительно улыбнулся:
– Я приехал помочь вам, чем смогу. А для этого я должен получить ответы на некоторые вопросы, только и всего. Один из них уже задан. Сколько человек вас охраняет?
Прежде чем ответить, Пинчук подергал себя за кустистую бровь:
– До последнего времени я вообще обходился услугами одного телохранителя. По сути дела он исполнял обязанности водителя и… мнэ-э… адъютанта.
– Денщика, – утончил Бондарь. – Вы что, совсем не заботились о своей безопасности?
– Времена бандитских разборок давно закончились. – Пинчук взялся за вторую бровь. – Кроме того, мой статус защищал меня лучше всяких пистолетов. Еще недавно я даже не закрывал автомобиль на улице. Никто в Одессе не осмелился бы посягнуть на мою собственность.
– Потому что он был бы примерно наказан, так?
– Естественно. Ему бы голову оторвали.
– Вот видите, а вы говорите, что времена бандитских разборок закончились, – укоризненно сказал Бондарь. – Кто обеспечивает вам «крышу»?
– Это к делу не относится, – отрезал Пинчук. Его лысый череп воинственно наклонился, когда, опершись обеими руками на ручки кресла, он подался вперед. – Моя крыша – это только моя крыша.
– Я просто хотел сказать, что она совсем худая. Протекает.
– В смысле?
– В смысле, каплет. Кап-кап.
Бондарь многозначительно посмотрел вверх.
– Вы о чем? – Пинчуковские глаза тоже машинально поднялись к потолку.
Пришлось разъяснить:
– Кто-то сливает информацию о вас.
– Быть того не может!
– Позвольте с вами не согласиться, – сказал Бондарь. – Кто именно вас прикрывает?
Пинчук с шорохом погладил свой пятнистый череп.
– Честно говоря, все возникающие проблемы мне помогает решать наша доблестная милиция, но там никто не осведомлен о характере моих сделок. Я отстегиваю замначальнику УВД чисто условную долю от чисто условной прибыли, и мы оба довольны друг другом. Это мой старинный приятель. В свое время я председательствовал в райисполкоме, так что у меня сохранились полезные связи.
– Не такие уж полезные, – заметил Бондарь, – учитывая переплет, в который вы попали.
– Да-да, – согласился Пинчук, плечи которого поникли. – Даже не знаю, как быть. Я устал жить в постоянном страхе. После того, что случилось с Тарасиком и Андрюшей, я вздрагиваю от малейшего шороха, скрипа двери или телефонного звонка… Как я должен к вам обращаться?
– Меня зовут Бондарь, Евгений Бондарь.
– Ох, Женя, не дай бог вам пережить такое. Половину жизни растишь деток, вторую половину жизни жалеешь об этом.
Пригорюнившийся Пинчук закрыл ладонью глаза, но тут же опомнился и выпрямился в кресле. Было видно, что сломить его окончательно пока что не удалось, но все же это уже не тот сильный, уверенный в себе человек, каким он хотел казаться.
– Я помогал вашей организации на протяжении нескольких лет, – прошептали его губы. – Теперь вы должны помочь мне.
– Я здесь как раз для этого, – напомнил Бондарь.
– Тогда слушайте, – сказал Пинчук, нахохлившись в кресле. – Все началось после моего возвращения из Ирана. Там был подписан протокол о намерениях, то есть я в принципе договорился с иранцами о продаже первой партии систем противовоздушной обороны. На третий день после этого мне позвонили. Мужской голос потребовал, чтобы я отказался от контракта. – Пинчук прочистил горло коротким кашлем, похожим на собачий лай. – Я послал его на три, четыре и даже на пять букв. Последовали новые телефонные звонки, сюда и домой. На некоторые из них пришлось отвечать Ксюше. Она жутко перепугалась, бедняжка. У нее началась бессонница, пропал аппетит…
– Кто такая Ксюша? – перебил рассказчика Бондарь.
– Да уж не кошка, – ответил Пинчук. – Моя жена. Оксана.
– Как она пережила смерть Андрея и Тараса?
– Стоически, – гордо ответил Пинчук. – А ведь в ее возрасте любые потрясения воспринимаются особенно болезненно. Двадцать пять лет. Молодо-зелено.
– Стоп, стоп! – воскликнул Бондарь, заподозрив, что он плохо вник в суть дела. – Сколько же лет было вашим сыновьям?
Его голос звучал взволнованно. Ему представились два румяных бутуза в подгузниках, к которым подкрадывается мрачный тип, держащий в руке пузырек с синильной кислотой.
– Тарас был чуточку младше Оксаны, – смущенно признался Пинчук, – зато Андрюша – старше. Их родная мать давно умерла.
– Значит, Оксана приходилась сыновьям мачехой?
– Да, а что здесь такого?
– Продолжайте, – попросил Бондарь, решив вернуться к этой теме позднее.
Пинчук принялся бесцельно перебирать бумаги, разбросанные на столе:
– Угрозы продолжались вплоть до последнего дня. Сообразив, что переубедить меня не удастся, эти выродки убили моих мальчиков. Сразу обоих. Если бы они предупредили меня об этом заранее, я бы услал детей из города. Но все произошло так внезапно…
«Беда всегда неожиданна, – подумал Бондарь, – особенно для тех, кого она настигает».
– Что случилось потом? – спросил он.
Голос Пинчука задрожал:
– В день похорон мне опять позвонил какой-то тип. Он высказал мне свои сволочные соболезнования и намекнул, что следующий на очереди я сам. Прощаясь, нахально поинтересовался, мучают ли меня угрызения совести за то, что я не сумел уберечь своих сыновей. Ублюдок! Хотел бы я до него добраться!
