Дату смерти изменить нельзя

правая? Ничего не было. И воздуха в легких тоже оставалось чуть-чуть. Гаа-с-сп!

Искаженный мукой голос принадлежал ей, Лиззи. Спасительный вдох сделала тоже она. А человека, вытащившего ее за волосы, звали Бондарь. Его лицо было таким бледным и бескровным, что казалось отлитым из серебра. Вокруг вздымались черные водяные горы, но внизу их мощь ощущалась слабее, чем на колышущемся суденышке. Они не захлестывали, они поднимали и опускали, поднимали и опускали.

Рука, качающая колыбель? Зачем же так часто, так неумолимо? Кому принадлежит эта властная рука? Почему она не останавливается, почему не дает захлебывающейся Лиззи передышки?

Га-ааа-сп!

Глоток воздуха пронзил легкие, словно раскаленный прут. Еще одна порция кислорода: порция жизни, дарованная Лиззи не свыше, не тем, кто яростно тряс вселенную, – ей не позволяла пойти ко дну совсем другая рука – рука Бондаря.

– Больше не тони, – прохрипел он.

– Же… – Лиззи хлебнула воды. – Женя!

– Молчи. Греби… Держись…

Настал черед Бондаря погрузиться во мрак. Не колеблясь, Лиззи нырнула за ним, нащупала воротник и потянула наверх. Кто сказал, что тонущие губят друг друга в смертельных объятиях? Кто выдумал, что возможности человеческого организма ограничены, что воля к жизни угасает одновременно с сознанием? Посмотрели бы они на мужчину и женщину, затерявшихся посреди расходившегося моря. Подсчитали бы, сколько раз один поддерживал другого. А потом бы уж рассуждали о возможностях людей. Не просто каких- то абстрактных людей. А людей любящих. Способных на самопожертвование.

Бондарь и Лиззи стали единым организмом. Когда он выбивался из сил, она гребла за двоих. Когда отключалась Лиззи, работал в аварийном режиме Бондарь. Впрочем, они уже давно перестали соображать, кто есть кто. Три руки на двоих, четыре ноги, две ослепшие, оглохшие головы. Чудо-юдо морское. Загадка природы. В какой-то момент Лиззи пришла в себя и обнаружила, что ее поддерживает на плаву спасательный жилет с большим дутым воротом, развернутым задом-наперед. Вместо того, чтобы обрадоваться, она горестно вскрикнула и дико посмотрела по сторонам, боясь не увидеть того, кто совершил для нее очередное чудо. Но Бондарь был прямо за спиной, он тоже держался за жилет американки и показывал мимикой, что все в порядке. На произнесение хотя бы коротенького междометия сил не было. Последние резервные запасы ушли на то, чтобы освободить жилет от тела захлебнувшегося корейца. Бондарь совершенно не удивился, наткнувшись в воде на утопленника. Он удивился лишь тому, что сумел справиться с ремнями, опоясывающими тело. Если, конечно, тот незначительный всплеск эмоций, который испытал Бондарь, возможно классифицировать как удивление. На свете не существует аппаратуры, способной зарегистрировать столь слабые импульсы. Не изобретены также приборы, измеряющие степень упорства, на которое способен человек, решивший бороться не на жизнь, а на смерть. Или как раз не на смерть, а на жизнь?

Когда Бондарь в очередной раз вырвался из забытья, было светло. Волны заметно уменьшились в размерах, порывы ветра ощущались как умеренные, в прорехах между свинцовыми тучами угадывались белые облака. Пусть не небо, но все-таки. Облепленная волосами голова Лиззи раскачивалась справа. Никто никогда не обучал американку этому искусству, но она спала, умудряясь не разжимать посиневших пальцев, вцепившихся в спасательный пояс.

Это был добротный жилет марки «Круиз», с сигнальным свистком в кармашке и флюоресцентными вставками. Его создатели, как могли, позаботились о том, чтобы обладатель жилета был виден издалека. Но при своем весе 1 килограмм 200 граммов, жилет был способен выдержать максимально стокилограммовую нагрузку. Вот почему американка лишь держалась за жилет, не налегая на него всем весом. В первую очередь она позаботилась не о своей безопасности, не о своем комфорте.

– Лиззи, – еле слышно вымолвил Бондарь. – Пора меняться местами, Лиззи.

Она открыла глаза. Глаза были обведены синими кругами, а губы были фиолетовыми.

– Зови меня Лизой, – прошептали эти губы. – По-другому не надо.

Помогая друг другу, они сняли жилет с Бондаря и надели его на американку.

– Мы спасены, слава господу, – пробормотала она, когда Бондарь пристроился рядом.

– Я потерял бомбы, черт бы их подрал, – прохрипел он.

– Не потерял.

– Что?

– Я вижу кончик мачты над волнами, – пояснила Лиззи. – Это «Летучая рыба».

Охваченный надеждой, Бондарь оперся о плечи американки, приподнялся и угрюмо плюхнулся обратно. – Это не «Летучая».

– Спасал меня, спасал, а потом чуть не утопил, – возмутилась Лиззи.

– Лучше бы я сам утонул! – Обрушившийся на воду кулак Бондаря поднял столб брызг.

– Не отчаивайся, Женя.

– А что я должен, по-твоему, делать?

– Сюда плывет лодка, – продолжала Лиззи чужим, омертвелым за минувшие сутки голосом. – Прямо к нам.

– Корейцы? – насторожился Бондарь.

– Судя по щетине и растянутым свитерам – русские. Эй, русские! – слабо выкрикнула Лиззи, вскидывая руку из воды. – Мы здесь, русские! Мы свои-и!

Шлюпка то возникала на гребнях волн, то исчезала из виду, но все же постепенно приближалась. Минут через пятнадцать уже можно было различить угрюмые физиономии гребцов и широкоплечего бородача с биноклем. По мере того, как шлюпка увеличивалась в размерах, сидящие в ней мужчины ухмылялись все шире и шире, расцветали прямо на глазах, точно видели перед собой лучших друзей или близких родственников. Это было странно и даже подозрительно, однако Бондаря беспокоила только одна неотвязная мысль.

– Вы не столкнулись по пути с яхтой? – крикнул он голосом простуженного забулдыги. – «Летучая рыба» называется.

Его и шлюпку разделяли каких-нибудь пятнадцать-двадцать метров, так что он был услышан и понят.

– Столкнулись, – громко подтвердил бородач с биноклем. – Точнее говоря, это она налетела на нас ночью. До рассвета пробоину латали, мать ее, русалку, в хвост и гриву. – Бородач насторожился. – А что, вы с «Летучей»?

– Мимо проплывали, – пискнула Лиззи.

Гребцы дружно заржали, цепляясь веслами. Шлюпку понесло в сторону.

– Где она? – надсаживал глотку Бондарь. – В какую сторону поплыла?

– А ну, не отвлекаться, дон-жуиры хреновы, – прикрикнул бородач на матросов. Потом ответил на вопрос: – Яхта пошла курсом зеро-зеро-хрен– догонишь.

– Это как? – изумилась взмывшая на гребень волны Лиззи.

– На дно, значит, – охотно пояснил бородач. Шлюпка опять завиляла, словно на веслах сидели неопытные новички, а не здоровенные матросы. Когда она выровнялась, до нее было рукой подать, но Бондарь не мог ждать, пока его вытащат из воды.

– Координаты известны? – спросил он с надеждой.

– До десятой доли секунды, – заверил Бондаря бородач. – Мне эту ночь не забыть нипочем, смертью пропитан воздух.

Развернувшаяся боком шлюпка унеслась вверх. Провалившемуся в ложбину Бондарю подумалось, что гребцы поступают неосмотрительно, собравшись вместе у левого борта. Шлюпка опасно накренилась, но тут бородач заматерился так витиевато, что матросы мигом попадали на лавки. Бондарь облегченно перевел дух.

– Теперь я спокоен, – шепнул он американке, когда их обоих подбросило к низкому небу. – Зная координаты, ничего не стоит добраться до затонувшей яхты. Как только попаду на корабль, сразу свяжусь с Москвой. – Так что все в порядке, – улыбнулся он, обнаружив, что теперь шлюпка парит над их головами. – Все нормально, Лиза.