Наконец восставшие сместили и владыку: у Антония от всего пережитого случился удар — он внезапно онемел и сидел «ничтоже глаголя». Его удалили в Хутынский монастырь уже навсегда. Мнения веча об его преемнике разошлись, и тогда по жребию избрали дьякона Юрьевского монастыря Спиридона, который после поездки в Киев на утверждение к митрополиту на целые двадцать лет стал «пастухом говорящих овец Новгорода и всей волости».
...Между тем великий князь Юрий на совете князей, собранном в 1229 году в Суздале, сумел укрепить их единство против Чернигова. Было решено от Новгорода не отступаться.
Вскоре князь Ярослав своими войсками занял Волок-Ламский. Как вассал Юрия Всеволодовича он имел большие силы и перерезал торговые пути Новгорода на Смоленск, Чернигов и Понизье. Блокада не замедлила сказаться на% политической жизни республики. Сторонники Ярослава вновь оживились.
Угроза вооруженного выступления владимиро-суздаль-ского князя понудила Михаила уступить. В придворной летописи великого князя Юрия под 1230 годом записано, что «прибыл преосвященный митрополит всея Руси из Киева во Владимир» к великому князю Юрию и к брату его Ярославу, и другим князьям с посольством, «прося мира Михаилу с Ярославом: нарушил Михаил крестное целование (договор) Ярославу и собирался Ярослав итти на Михаила войной».
Переговоры привели к миру. Юрий и Ярослав поднесли дары именитым духовным послам и, конечно, устроили торжественную трапезу. На таких встречах обычно присутствовали и жены и дети князей. Находясь при дворе, Александр мог узнать, каким образом Михаил проиграл свою борьбу за Новгород.
В новгородской летописи, которую в те годы вел пономарь Тимофей, об этом известий нет. Зато в ней собраны все недобрые предзнаменования тяжелого будущего, а их было немало. Средневековые люди были во власти веры и суеверий, и часто возлагали на бога и на судьбу решения, которые надлежало принимать им самим. Решительность в ту пору была качеством редким. Даже на суде при разборе запутанных дел подозреваемых испытывали водой (всплывет или утонет?) и каленым железом (какова степень ожога?). Знаменья и приметы, сулившие радость и горе, победы и поражения, запоминались и заносились в летописи. Некоторые из недобрых примет записал и пономарь.
Весной 1230 года вдруг «трясеся земля в обед, а иные уже и отобедали -¦ то, братие, не на добро, на зло». Землетрясение было тогда и во Владимире, где люди сильно изумлялись, думая, что у них кружится голова — «мняхутся так, яко голова обишла коего их». Его очевидец Серапион рассуждал по этому поводу: «Земля от начала утверждена и неподвижнма, повеленьем божиим ныне движется, грехами нашими нашего носити не может».
Потом случилось другое чудо: > гром вдруг пищ^кло солнце и «стало словно месяц, и потом опять плп<>шилось, и рады были мы небоги», записал Тимофей. Затмение солнца пугало суеверных современников Александра: в Киеве «людем всем отчаявшимся своего житья, мпяше уж кончину сущю, целующе друг друга, прощенье имаху, плачюще, горько возопиша к богови со слезами».
Описав явления небесные, пономарь Тимофей перешел к делам земным. Заколебалась власть черниговских приспешников в Новгороде. Началось с пустяка. Давний суздальский сторонник Степан Твердиславич столкнулся с посадником и при поддержке веча разгромил его двор. Тот, в свой черед, поднял на ноги весь город против суз-дальцев. На вече посадник обвинил одного из них в поджоге. Зажигальнику по «Правде» положена смерть, и виновного тут же на вече и убили; другого посадник сам убил и сбросил с моста в Волхов. Много дворов тогда разграбили...
Тимофей думает, что эта смута, в которую втянулся город, стала причиной более суровых невзгод голодных лет. Но вернее обратное: дороговизна и надвигающийся голод усугубили «братоненавидение и непокорение друг другу». Голод стал реальностью, когда мороз уничтожил урожай. Для бедноты это означало смерть.
На Руси голод не в диковину — летописи упоминают о голоде раз в восемь лет. Наиболее затяжные голодные годы совпадали с общеевропейскими. Засухи, ливни, половодья, сырые зимы, ранние морозы, налеты саранчи, бабочки-поденки, набеги грызунов — против всех этих бед люди были бессильны. Но похуже засух и ливней — войны и распри, которые особенно сказывались на Новгородской земле. Запасы продовольствия были невелики, а их поступления извне зависели от боярской политики.
Голод 1228—1230 годов был особенно тяжелым: люди умирали сотнями, и некому было их погребать. Архиепископ Спиридон распорядился превратить в общую могилу «скудельницу» — огромную яму близ церкви Двенадцати апостолов, что между Чудинцевой и Прусской улицами, и поручил смиренному мужу Станиле СВОЗИТР. туда тела мертвецов. Сумрачная повозка новгородского Харона целыми днями передвигалась по улицам, доверху нагруженная страшной поклажей. Так не могло долее продолжаться, надо было мириться с Низовской землей. И в Новгороде произошел переворот.
Стараниями того же Степана Твердиславича городской и сельский голодный люд был поднят на разгром дворов и имений теперь уже черниговских сторонников. Став посадником, Степан Твердиславич и новый тысяцкий поделили их имущество по сотням, городским и сельским. Противники бежали в Чернигов.
Вновь настало время Ярослава, время, которого он ждал. В Переяславль прибыли послы и попросили его занять новгородский стол. Это означало новый поворот и в судьбе Александра. Не мешкая, Ярослав вместе с сыновьями Федором и Александром приехал в Новгород и, собрав вече, принес присягу «на всех грамотах Яро-славлих». Псков тоже признал князя и принял его наместника. Только две недели пробыл среди новгородцев Ярослав, потом уехал в Переяславль, прихватив с собой некоторых именитых «молодших мужей».
Наместниками опять остались Федор и Александр, первому было одиннадцать, второму десять лет.
Эта новая встреча Александра с Новгородом была куда тяжелее прежних. Александр, еще ребенок, стал свидетелем страшного стихийного и социального бедствия, увидел нужду и гнев народа и то, как даже эта беспредельная нужда используется умелыми политиками, держащимися за кормило власти. Свирепствовал голод. Народ громил дома бояр и купцов, которые наживались на продаже зерна: «Бедный люд начал добрых людей домы зажигати, где могла быть рожь, и тако разграбливахуть именье их...» Голодные бедняки, доведенные до отчаяния, ели мертвечину и даже «резаху люди живыя и ядаху», хотя уличенные в этом кончали жизнь на костре, виселице и от меча.
Страшные стояли дни, когда «сусед суседу не улам-ляше хлеба», когда мерли дети бедняков и «бяше горе и печаль на улице, скорбь друг с другом дома, зряще детей плачющих хлеба, а других умирающих». Люди съели всех коней, собак, кошек, ели мох, сосну, липовую кору и листья вяза и все, «кто что замысля». По улицам, на торговой площади, на Великом мосту лежали трупы новгородцев. Цена буханки хлеба возросла до одной гривны. Бедняки отдавали богатым купцам — гостям в рабство «ис хлеба» — за хлеб своих детей, чтобы хоть так спасти им жизнь. Поджогн вызвали общий пожар, который опустошил Славенский конец, пламя так бушевало, что казалось, горит сам Волхов. И вот в 1231 году немецкие купцы, чуя богатую наживу, подвезли сюда зерно и муку. И едва поспели: «Уже бяше при конци город сей».
...В сознании современников и потомков этот канун татаро-монгольского нашествия сольется в черное предзнаменование — лихолетье землетрясений, солнечного затмения, голода.
